Библиотека  > Рассказы > Решат Фейдл. Книга "Последний барьер. Путешествие суфия".

	ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР «Путешествие Суфия». Решат Фейлд
	Приди, приди, кем бы ты ни был,         Странник, поклоняющийся, любящий жизнь —         Это не важно.         Наш караван — не караван отчаяния.         Приди, даже если ты тысячу раз нарушил         Свою клятву.         Приди, приди же еще, приди.         Мевлана Джелаледдин Руми                 ПЕРВАЯ ГЛАВА         Тому, кто слышал обо мне, дайте приготовиться прийти и увидеть меня; тому, кто желает меня, дайте поискать меня. Он найдет меня — тогда не дайте ему выбрать никого, кроме меня.         Шамси Табриз         Тот, кто не знает и не осведомлен о своем незнании, —         глупец, — избегай его.         Тот, кто не знает и осведомлен о своем незнании, —         ребенок, — научи его.         Тот, кто знает и не осведомлен о своем знании, —         спящий, — разбуди его.         Но тот, кто знает и осведомлен о своем знании, —         мудрец, — следуй за ним.         Пословица.         Как-то осенним днем, обходя лондонские антикварные магазины, я набрел на незнакомый мне магазин. Будучи продавцом антиквариата, я заходил в подобные магазины практически каждый день в поисках особых вещиц, которые я мог бы купить подешевле, а затем перепродать дороже. В тот особый день мое внимание привлек маленький магазин, спрятанный на отдаленной улочке, в котором продавалось множество антикварных вещей, преимущественно с Ближнего Востока. Там курился ладан; магазин был достаточно темный, но, как только я вошел в него, я немедленно ощутил мощное присутствие человека, который вышел поприветствовать меня. Моим первым впечатлением стала его громадность. Он был высокого роста, гораздо выше шести футов, плотного телосложения и, как я помню, одет в голубой костюм. У него были усы, он носил очки и, кажется, ему было немногим больше сорока. — Могу я помочь вам? — спросил он. — Я только хотел бы все осмотреть, если позволите, — сказал я, к этому моменту совершенно уверенный в потрясающем присутствии силы, которая, как казалось, заполняла магазин. Улыбаясь, он сказал: — Я догадываюсь, что вы сами занимаетесь продажей, поэтому не обращайте внимания на указанные цены. Располагайте своим временем. — У него был легкий акцент, и он курил длинную турецкую сигарету в длинном мундштуке.         У меня в памяти остались смутные воспоминания о событиях, последовавших за этой встречей. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что какое-то очень глубокое чувство убеждало меня в том, что этот человек знает кое-что о том предмете, которым я интересовался уже много лет. Помимо того, что я торговал антиквариатом, я также много занимался целительством. За некоторое время до описанных событий один целитель излечил меня от серьезной болезни, и позже я открыл, что тоже обладаю даром исцеления.         Все мое свободное время было посвящено лечению людей, от которых ортодоксальная медицина отказалась, заявив, что их болезнь является психосоматической или даже настолько запущенной, что медицинская наука больше ничего не сможет сделать. Используя определенные системы лечения, я постоянно стремился приобрести новые знания по ним. Во время своих поисков я много читал о Дервишах Ближнего Востока, этих необыкновенных людях, полностью посвятивших свои жизни Богу. Вследствие этого, как полагали, они обладали многочисленными чудесными возможностями. Чем больше я читал о них, тем больше возрастал мой интерес. Изучение Пути, которым следовали Дервиши и Суфии, стало почти навязчивой идеей в моей жизни. Но к тому моменту я не встретил никого, кто лично знал бы о методах лечения, которые они использовали, и о духовных практиках, которым они следовали. И там, в этом крошечном антикварном магазине, я был совершенно уверен, что нашел ключ, который откроет мне доступ к некоторым их секретам. Сделав глубокий вдох, я повернулся к хозяину магазина. — Вы можете подумать, что я — сумасшедший, — начал я, — и, пожалуйста, простите меня, если я задаю вам неуместный вопрос. Но не знаете ли вы что-нибудь о Дервишах Ближнего Востока?         Мне показалось, что атмосфера в магазине неожиданно изменилась. Мужчина слегка отпрянул назад, но, вновь обретя спокойствие, он тщательно затушил свою сигарету в пепельнице на столе перед собой, а затем, после почти бесконечной паузы, взглянул на меня. — Какой необычный вопрос, — сказал он. — Почему вы спрашиваете? — Я только могу сказать, что интуиция подсказала мне сделать это, — ответил я. — Я долго изучал книги об их путях, и я разыскиваю того, кто обладал бы знаниями из первых уст. По какой-то причине мне пришло в голову, что вы сами приехали с Ближнего Востока и можете знать что-то о них. — Интересно, почему же вы так думаете? — спросил он с большим подозрением.         Теперь, когда вопрос был задан, я почувствовал себя очень неуютно и думал, что уж лучше бы я не затрагивал его. Ситуация была совершенно необычная. Вот он я, тридцатичетырехлетний английский продавец антиквариата, стою напротив этого огромного человека и задаю ему вопрос об эзотерике, не говоря уже о том, что до этого момента мы никогда не встречались. — Пожалуйста, простите меня, — пробормотал я. — Вы, должно быть, думаете, что я очень плохо воспитан. — Нисколько, — ответил он. Теперь он улыбался. — Ничего не происходит случайно, не так ли? Это достаточно странно, но я тоже очень интересуюсь Дервишами, — он уставился на меня пронизывающим взглядом поверх своих очков. — Уже пора закрывать, у меня есть немного времени. Почему бы вам не пойти и не выпить со мной кофе, и мы сможем поговорить об этом немного.         Я не помню, как мы вышли из магазина и как шли по улице, подыскивая место, где мы могли бы выпить кофе. Я испытывал страх, причину которого в тот момент не мог понять: как будто я вступал в мир, совершенно незнакомый АЛЯ меня. И хотя одна часть меня хотела, чтобы я оказался где-то в другом месте, а моя другая половина удерживала меня в ситуации, которая со временем должна была изменить течение моей жизни.         После того как мы уселись и заказали кофе, он представился, сказав, что его зовут Хамид, что он родился в Турции и что живет в Англии уже около двух с половиной лет. Он ходил вокруг предмета, столь занимавшего меня, но не давал никакой информации о Дервишах в Турции. Он рассказал мне, что Ататюрк, первый президент, запретил Дервишей, поскольку их влияние даже в политике стало слишком сильным. Хамид также заявил, что в Турции еще остались люди, знающие об их путях. На самом деле разговор, хотя и очень непринужденный, стал больше походить на допрос, чем на что-то другое. Я чувствовал себя так, будто меня тщательно изучали. Я все больше выходил из себя. — Но мне очень любопытно, как получилось, что вы так интересуетесь этими вещами, — сказал он наконец, когда мы собрались уходить из кафе. — Возможно, вы не откажетесь прийти ко мне домой на обед завтра вечером, и мы сможем еще поговорить. Вы привередливы в еде?         Довольно сбивчиво я объяснил ему, что вот уже несколько лет являюсь вегетарианцем, но не хотел бы причинять ему беспокойство. — Прекрасно, — заявил он. — На самом деле есть еще одно совпадение. Недавно я написал книгу о вегетарианских блюдах Ближнего Востока, и я приготовлю для вас нечто особенное. Приходите ко мне завтра вечером к половине восьмого.         Сказав это, он повернулся и исчез в толпе. Какое-то мгновение я стоял, глядя ему вслед, а затем вернулся к себе домой, где я жил один, поскольку мы с женой недавно расстались. Не думаю, что я спал в ту ночь хотя бы несколько часов. Мой разум в смятении пытался осмыслить все, что произошло в тот день.         В течение следующего года я старался проводить с Ха-мидом как можно больше времени. Мы часами сидели в его магазине, и понемногу и незаметно он вводил меня на Путь Суфиев, тех, кто следует мистическим путем Ислама. Я стал его учеником и жадно впитывал столько информации, сколько мог. Но по каким-то мне непонятным причинам он отказывался говорить со мной о том вопросе, который интересовал меня больше всего, а именно о це-лительстве. Когда я задавал ему об этом вопросы, он только говорил, что он совершенно уверен в том, что я обладаю достаточной чувствительностью и буду знать, что делать в нужный момент. По его мнению, тогда этого было достаточно. — Иди прямой дорогой, — говорил он. — Не отклоняйся. И всегда спрашивай себя о том, почему ты занимаешься этим. Это — опасная игра, и необходимо, чтобы ты обладал прочной основой настоящих знаний; в противном случае ты можешь заблудиться.         Раз в неделю я приходил к нему на обед. Если он все еще готовил, когда я приходил, то он всегда настаивал на том, чтобы я молча сидел, пока он не закончит. Он всегда работал с такой сосредоточенностью и раскладывал пищу так красиво, как будто эта еда была самой важной из того, что он когда-либо готовил. Однажды он спросил меня: «Почему ты вегетарианец?» Я пустился в длинные объяснения о пользе вегетарианства и его связи с духовной жизнью, пока он не прервал меня. — Хорошо, — сказал он. — Но я не вегетарианец. Знаешь почему?         Я покачал головой.         Он улыбнулся: — Я не вегетарианец, потому что знаю, что Господь безупречен, и, таким образом, все во вселенной имеет свое место. Я не критикую тебя, — добавил он. — Но, продвигаясь все дальше по пути, ты должен быть в состоянии изменить все, что попадается на твоем пути. Когда-нибудь мы еще поговорим об этом.         Год прошел быстро. Наши отношения окрепли. Хамид посещал все разнообразные лекции, которые я читал в то время. В основном я рассказывал о целительстве и о том, что называют «тонким телом» человека, которое могут увидеть или ощутить те, кто достаточно развил свою чувствительность.         В то время мир пробуждался для возможности нового образа жизни, и такие лекции собирали большие толпы народа, а особенно молодежи. Кроме лекций и воскресных тренингов, я занимался с группой, изучавшей различные виды медитаций Запада и Востока, которые можно использовать в психотерапии, и эта группа стала очень большой. Хамид приходил на встречи, и всегда одинаково. Он приходил перед самым началом и уходил перед самым концом, так чтобы никто не мог его заметить. Он попросил не афишировать наши отношения в течение некоторого времени. На следующий день он обсуждал все события предыдущего дня в подробностях. И хотя он сказал, что ничего не знает о це-лительстве, с каждым днем из его замечаний становилось все более очевидно, что он знает гораздо больше, чем говорит.         Затем произошло событие, которое изменило характер наших отношений. Однажды я получил письмо от одного школьного знакомого, который спрашивал, не могу ли я помочь его близкому другу. Этот человек и его жена пережили массу сложностей за несколько лет. Жену на некоторое время положили в больницу и, в конце концов, она оставила его. После этого он начал страдать ужасными приступами депрессии, граничившими с самоубийством, запирался в своей комнате на несколько дней подряд. Ни врачи, ни другие целители, у которых он консультировался, не могли ему помочь.         Я никогда не сталкивался с подобным случаем. Обедая с Хамидом в тот вечер, я рассказал ему об этом и показал письмо. К моему удивлению, он очень заинтересовался и сказал, что хотел бы встретиться с этим больным. — Могу я пойти с тобой? — спросил он. — Конечно, — ответил я. — Но я совершенно не представляю, что мне делать. — Если хочешь, я помогу, — заявил он, наливая кофе. — Ты что? — переспросил я, пораженный.         Он повернулся ко мне, улыбаясь: — Я сказал, что помогу тебе, если хочешь. Я кое-что знаю о подобных вещах, но до сих пор не было подходящего момента, чтобы поговорить с тобой об этом. — И почему же ты до сих пор не сказал мне, что знаешь о целительстве ? — спросил я ошеломленно. — Ты сам прекрасно справлялся все это время. В этом не было необходимости, а кроме того, мне было интересно узнать, как работает твой разум. Теперь, если ты хочешь, мы встретимся здесь послезавтра в одиннадцать утра. Я закрою магазин на весь день, и, возможно, ты тоже сможешь сделать себе выходной. А сегодня ты должен позвонить этому человеку, сказать ему, что мы приедем, а он должен купить свежее белое яйцо. — Хамид, я действительно не понимаю. Чего ты от него хочешь? — Он должен купить хорошее белое яйцо и должен держать его при себе в течение двадцати четырех часов перед нашей встречей. Он должен держать его в руках как можно больше, а на ночь положить его на маленький столик около своей кровати, как можно ближе к голове, но так, чтобы не раздавить его. Это понятно? Не волнуйся, мы не причиним ему вреда! А теперь иди и звони ему. Если хочешь, можешь позвонить прямо отсюда.         Я переживал, как ответит мне человек на другом конце провода, но к моему удивлению, он никак не отреагировал на мои инструкции. Он сказал, что купит яйцо завтра, и будет ждать встречи с нами. Он также упомянул, что в настоящий момент он чувствует себя лучше, чего не случалось в течение длительного времени.         Двумя днями позже, приехав к Хамиду, я застал его одетым в свой самый лучший костюм, его волосы еще были мокрыми после душа. В руках он держал пустой бумажный пакет, который он вручил мне с просьбой сохранить для него. — Для чего он? — спросил я. — Он для яйца, — ответил он. — Мы заберем его с собой, когда будем уходить. — Ты скажешь мне, что ты будешь делать с ним? — спросил я. — Подожди и увидишь, — сказал он, садясь в машину. В молчании мы ехали через Гайд Парк по направлению к Хэмпстеду, где жил этот мужчина. Когда мы ехали через центр Лондона за Кенсингтон Гарден, мысль об этом человеке, сидящем с яйцом в руках и ждущим нас, показалась мне настолько невозможной, что я начал хихикать. «Что здесь смешного? — спросил Хамид. — Ты не хочешь, чтобы ему стало лучше?» «Конечно, хочу», — ответил я. «Тогда, ради Бога, оставайся серьезным. Это очень сложное дело».         Остаток дороги мы проехали молча. Целью нашего путешествия оказался маленький красивый домик в Рэд-женси, стоящий на живописной террасе не вершине Хэм-пстедского холма. Хамид находился в странном состоянии — я никогда не видел его таким. Его глаза были наполовину закрыты, а губы шевелились, как будто он разговаривал сам с собой или, возможно, молился.         Как только я остановил машину, он открыл дверь и вышел. Когда я запер машину и поспешил за ним, он уже вошел в дом. Нас приветствовал худощавый мужчина, который представился как Малкольм. Со множеством нервных жестов он проводил нас в гостиную и предложил чай. Хамид согласился. Как только он вышел, Хамид повернулся ко мне и спросил: — Ну, где оно?         Я невольно оглянулся: — Что, Хамид?         Мне показалось, что он неожиданно рассердился: — Ты обладаешь чувствительностью. Ты должен знать. Что-то в этом доме не так. Иди и найди это. — Но, Хамид, — возразил я, — я не могу просто так без разрешения ходить по дому и искать. — Делай, как я сказал. Поднимись наверх и выясни, что здесь не так.         В этот момент я почувствовал, что мне гораздо проще пройтись по дому без приглашения, чем ослушаться Ха-мида. Я не имел ни малейшего представления о том, что я ищу, но в приказе Хамида было столько силы, что я уже был наверху, прежде чем успел спросить себя, что я делаю. На втором этаже передо мной были четыре закрытые двери. За первыми двумя были спальни, дальше — ванная комната. Однако четвертая комната была другая. Это была мастерская. В темноте я мог разглядеть только силуэт большой картины в центре комнаты. Когда, открыв занавески, я повернулся к картине, я испытал сильный шок. Картина на мольберте была примерно семь футов в высоту, но то, что она была узкой, создавало иллюзию еще большей высоты. Я увидел огромные лошадиный череп и хребет, поднимающиеся из неподвижной глади воды. Хребет казался просвечивающим, как будто охваченным бледным пламенем, тогда как череп был окрашен зловещим красным светом. Рассматривая картину, я заметил крошечные огоньки, облизывающие изнутри и снаружи хребет и челюсть. Дух ужасающего зла, исходящий от картины, был просто ошеломляющий. Я тихо закрыл дверь и быстро спустился вниз. Чай уже был налит, и эти двое разговаривали друг с другом. — В спальне все в порядке? — спросил меня Хамид. — Да, — ответил я, не зная, что еще добавить. Хамид обернулся к Малкольму и попросил его принести немного темного сахара. Как только мужчина еще раз скрылся в кухне, Хамид спросил меня: — Ну, что это было? Как можно более осторожно я сказал ему. Казалась, он был доволен или, возможно, испытал облегчение. — Спасибо, — произнес он. — Теперь мы можем начать. Когда Малкольм возвратился, неся сахар, Хамид немедленно начал: — С собой ли у вас яйцо, которое мой друг велел вам купить? Дайте его мне, пожалуйста. Малкольм осторожно вынул яйцо из кармана пиджака и передал его Хамиду. Хамид тут же взял его, как бы взвешивая в руках. Затем, попросив ручку, он начал исписывать яйцо арабскими словами. Никто не произнес ни слова в тот момент. Когда поверхность яйца была полностью исписана, Хамид повернулся и сурово взглянул на Малкольма. — Вы совершили серьезную ошибку, — начал он. — Неверно используя свою сексуальную энергию, вы подверглись воздействию ужасного зла. Мне сказали, что вы обращаетесь за помощью уже в третий раз. Это правда? — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду, что дважды вы уже были у тех, кто знает об этом, но вы не выполняли их инструкции, и поэтому вам не стало лучше. Это так? Малкольм, пристыженный, пояснил, что это действительно так. Дважды он по случаю попадал к целителям, но они требовали от него исполнения таких вещей, которые он был не в состоянии вынести. — Что они сделали, чтобы помочь вам? — спросил Хамид. — В основном они давали мне специальные травы и чай, — ответил он. — Но не говорили ли они вам не есть мяса в течение сорока дней и не притрагиваться к алкоголю в течение этого периода? Малкольм казался ошеломленным и озадаченным. — Как вы узнали об этом? — спросил он. — Все это в яйце, — ответил Хамид. — Вся информация заключена в яйце, не так ли? А теперь, раз уж вы попросили о помощи, примите ли вы мое лечение безоговорочно ? Малкольм кивнул. - Тогда принесите полотенце и обмотайте его вокруг шеи,- сказал Хамид. — Я разобью яйцо у вас на лбу».         Последовало недоуменное молчание. Ни Малкольм, ни я не двигались несколько мгновений, пока Хамид не приказал ему еще раз принести полотенце. Когда Малкольм вернулся, он выглядел несчастным, и казалось, что он стал меньше, чем был, когда выходил из комнаты. Атмосфера была столь напряженной, что даже Хамид слегка дрожал, а его лоб от напряжения был покрыт капельками пота. — До того как я сделаю это, — сказал он, — вы должны пообещать мне сжечь ту картину, что висит у вас наверху, а, кроме того, не есть мяса сорок дней и ночей и не пить спиртного в течение этого периода. Если вы и на этот раз не сделаете этого, другого шанса не будет. Вам это ясно? Малкольм печально кивнул. — Но зачем жечь картину? — спросил он. — Это самая лучшая картина из написанных мной. — Может быть, это и хорошая картина, но она исходит не от добра. Мой друг уже рассказал мне о ней. Вы должны извинить нас. Я посылал его наверх, чтобы он нашел источник того, что я чувствовал в этом доме. Хамид поднялся. Я мог видеть Малкольма со слегка наклоненной головой и закрытыми глазами, которые находились ниже уровня левого плеча Хамида. В какой-то момент я вдруг пожалел, что вообще связался с Хамидом. Затем Хамид подошел на два шага ближе, поднял руку, в которой он держал яйцо, и с большой силой опустил ее на лоб Малкольма так, что яйцо разбилось прямо у него над бровями. Мне показалось, что оно буквально взорвалось. Желток и белок отскочили от его носа и грязным желтым пятном шлепнулись на его колено. — Дай мне, пожалуйста, бумажный пакет, — приказал Хамид.         Он взял пакет в левую руку и тщательно соскреб в него всю грязь. Затем, осмотрев Малкольма в поисках остатков скорлупы, прилипших к нему, он отдал пакет мне. Наконец, он снял с Малкольма полотенце и заботливо и осторожно вытер его лицо. — Хорошо, — сказал он. — Все сделано. Сожалею, что испортил ваш костюм, но, думаю, в химчистке позаботятся о нем. А теперь можете открыть глаза. Хамид улыбался, и все в комнате изменилось. В воздухе была легкость, и я заметил, что на диван, на котором мы сидели, сквозь окно падал солнечный свет. — Теперь не забывайте делать, то, что я вам говорил, поскольку у вас не будет другого шанса. Идем, — сказал он, обернувшись ко мне. — Возьми пакет. Мы должны идти.         Он велел мне ехать в южную часть Лондона, туда, где Темза выходит за городскую черту. Он пребывал в очень веселом настроении, рассказывая веселые случаи о своей юности в Турции, как будто ничего не произошло. Наконец я попросил его объяснить. — Нечего объяснять, — сказал он. — Тебе еще слишком рано знать об этих вещах. Хотя, когда-нибудь, если захочешь, мы сможем еще поговорить. — Но яйцо как будто взорвалось, — воскликнул я. — А потом весь желток и белок опустились на одно и то же место. Это противоречит логике.         Хамид захохотал во все горло. — Я же сказал тебе, что в яйце были все секреты, которые мы хотели узнать.         Я все еще не был удовлетворен. Я стал свидетелем невероятно сильного действия, но каким-то образом в ситуации не доставало развязки. Вот уже больше пяти лет я профессионально занимался целительством, но никогда прежде я не видел ничего столь глубокого и сильного, как то, что Хамид сделал сегодня. Это действие отличалось не только по уровню, но и по виду. Наконец я спросил у него: — Этот человек действительно излечился? Теперь он вновь обретет свое здоровье?         Хамид взглянул на меня серьезно и сказал: — Это зависит исключительно от него. Мы дали ему все, в чем он нуждался для полного исцеления, но мы не можем заставить его принять это. Все, что мы можем сейчас делать, так это молиться за него.         Мы остановили машину на набережной Темзы. Хамид спешил по дорожке, и я следовал за ним настолько быстро, насколько мог. В руке он нес пакет и когда он кидал его в воду, любой проходивший мимо мог бы подумать, что он кормит чаек. Он молча наблюдал за пакетом, пока он не скрылся в грязной воде, а затем вернулся к машине. — Поехали ко мне, — сказал он. — Мы еще не завтракали, и я проголодался!         За едой он перешел к точным инструкциям, которые я должен был выполнять. Он рассказывал в подробностях, что мне делать с Малкольмом в течение следующих сорока дней. Хамид отказался рассказать о методе, который он использовал, и не рассказал, почему было необходимо разбить яйцо у Малкольма на голове. На Хамида это было совершенно непохоже, потому что он всегда скептически относился ко всему, что имело отношение к магии. Затем он поразил меня еще раз. — Завтра я уезжаю в Стамбул. В начале января ты сможешь найти меня в южной части Анталии. Если ты приедешь должным образом и в верный час, я приму тебя. Но ты должен приехать один, бросив все, что является прошлым. Не должно остаться незаконченных дел, грязного белья в прачечной, неоплаченных счетов. Не должно остаться ничего, что удерживало бы тебя от свободного путешествия. Более того, вся наша совместная работа была всего лишь подготовкой к этому моменту. Теперь от тебя зависит, сделаешь ли ты следующий шаг, который полностью станет шагом в неизведанное.         Потом он улыбнулся мне, положив свою руку на мою: — Это правда, что я знаю кое-что о Дервишах. Ты должен простить меня, потому что вещи, в которые мы однажды можем углубиться вместе, не предназначены для каждого. И я должен был быть абсолютно уверен, что ты действительно хотел узнать это сердцем, а не только разумом. Я думаю, что ты уже начал усваивать это, не так ли?         Он протянул мне открытку: — Внимательно посмотри на картинку. Однажды, по Божьей воле, ты посетишь это место; если это произойдет, то ты узнаешь, что твое настоящее путешествие началось.         На открытке была фотография, как мне показалось, внутреннего помещения большой гробницы. На переднем плане восхитительная золотая материя покрывала то, что, как я предполагал, являлось гробом, в изголовье которого покоился огромный голубой тюрбан. Свет в помещении отражался на цветных стенах гробницы, покрытых золотой арабской вязью в обрамлении красного, черного и зеленого кафеля. На обороте открытки Хамид написал адрес: до востребования, абонентский ящик 18, Сиде, Анталия, Турция.         Остаток дня мы провели вместе. Я даже не понимал, насколько я привязался к нему за время нашего совместного обучения. Мысль о том, что он уезжает, наполняла меня чувством утраты. Но я также понимал, что если я последую за ним, это даст мне глубокую сопричастность на последующие годы. На прощание мы обнялись; глубоко потрясенный, я вышел из его дома и направился к автобусной остановке. Был холодный ноябрьский день 1969 года. Воздух был влажный, слегка туманный. До меня доносился запах горящих на площади листьев.         К тому моменту, когда я добрался до дома, я принял, возможно, самое важное решение в своей жизни. Я решил, что я каким-то образом продам свой бизнес, закончу все дела и покину Англию, чтобы присоединиться к Ха-миду в Турции. Я сел за стол и написал ему письмо. Потом я написал моему деловому партнеру, который находился на длительном отдыхе в Америке, о том, что я намерен продать свою часть дела, которую он уже давно хотел выкупить. Я позвонил в агентство по недвижимости и попросил выставить мой дом на продажу, написал письма друзьям и родственникам, где попытался объяснить причины, повлиявшие на мое решение покинуть Англию на неопределенный срок, и известил свою группу по медитациям о том, что собираюсь сделать. Затем с большим трудом я написал всем тем, кто приходил ко мне на лечение, и сообщил им имена других людей, кто мог бы им помочь. Первые шаги были сделаны, и у меня оставалось еще шесть недель, чтобы хорошо приготовиться к отъезду в Турцию.         Шестью неделями позже я сидел в самолете, летевшем в Стамбул. Я получил только одно письмо от Хамида, сообщавшее, что он ждет встречи со мной, и содержавшее список людей, которых я должен был посетить перед тем, как присоединиться к нему на юге. Я был возбужден и с нетерпением ожидал встречи с ним, но, очевидно, мое путешествие начиналось как паломничество, перед тем как я смог бы достичь своей цели.                 ВТОРАЯ ГЛАВА         Я люблю, и потому На небе есть невидимая дорога. Птицы путешествуют по ней, солнце, и луна И все звезды движутся по этому пути ночью. Кейтлин Рейн         Как цветок является предвестником плода, Так и детство человека — это надежда его жизни. Хазрат Инайят Хан         Свой первый день в Стамбуле я провел, просто гуляя по улицам и пытаясь привыкнуть к суете и шуму. Казалось, что все машины подают сигналы одновременно, водители кричат друг на друга в уличных пробках, а пешеходы кричат на водителей. Дети хватали меня за пальто, пытаясь продать мне сладости, и на каждом углу кто-то что-то продавал. Там были мужчины с чемоданами, набитыми брюками, маленькие мальчики с хозяйственными сумками и темнокожие выходцы из Курдистана, проталкивавшиеся вперед со своими ковриками для молитвы с берегов озера Ван и из Анталии. Женщины ходили с сумками, набитыми пластиковыми кухонными принадлежностями шокирующего розового или зеленого цвета, чудодейственными амулетами и корзинами свежих цветов. Там был старик, торговавший только маникюрными ножницами, а на углах люди толпились около раскаленных докрасна жаровен, на которых жарились кукуруза и рыба, пойманная этим утром в Босфоре. На одной стороне улицы мужчина предлагал заточить ножи, а на другой кто-то чинил пишущие машинки.         В какой-то момент моих прогулок по городу я оказался перед Голубой мечетью, которая, бесспорно, является одним из красивейших зданий в мире, и там я впервые услышал призыв к молитве, раздававшийся над крышами. Действительно, это был совершенно новый мир, волнующий, возбуждающий и, возможно, немного пугающий того, кто до этого никогда не бывал в Стамбуле. Почти весь день я провел гуляя, за исключением тех моментов, когда утомленный я присаживался выпить турецкого кофе в крошечных кафе, где сидели мужчины, курившие темный табак в кальянах и наблюдавшие как течет мимо суета жизни. К вечеру я проголодался и в ресторане, который я выбрал, чтобы поужинать, заказал кафту, мясо на крошечных шампурах, которое жарят на открытых углях и подают с фаршированными овощами. К своему удивлению я не испытал никаких болезненных последствий, несмотря на долгие годы вегетарианства. Те изменения, которых я ждал, должно быть уже начались!         Я прекрасно спал в ту ночь в маленькой комнатке отеля, в котором я остановился. Утром, сразу же после завтрака я начал искать в телефонной книге имя человека, которого Хамид представил мне как Шейха — духовного учителя, которого я должен был посетить сразу же по приезде в Стамбул. Он сказал мне, что я смогу найти этого человека через группу, которая называлась Метафизическое общество Турции, но он также предупредил меня, что, возможно, мне будет трудно убедить их дать мне его адрес, поскольку такие дела всегда окружены ореолом секретности. Однако, как я ни старался, я потерпел неудачу. Подобное общество не значилось в телефонной книге, и я решительно не знал где еще можно искать его. Ситуация усложнялась тем, что я не знал ни слова по-турецки. Я решил покинуть отель и пойти в сторону Таксима, современной большой площади, вдоль которой были расположены гостиницы, туристические агентства и представительства авиакомпаний, в которых, в любом случае, хоть один человек говорил на английском или французском. Я думал, что, возможно, моя интуиция мне поможет, но куда бы я ни обращался, я везде терпел неудачу, и к вечеру я был почти убежден, что мое задание невыполнимо. Если бы я не был столь упрямым и не доверял Хамиду настолько, насколько доверял, то к вечеру я, вероятно, сдался бы. Но что-то заставляло меня продолжить мои поиски, и на следующий день я решил искать в старой части города, снова спрашивая каждого, кто мог бы говорить на английском, не слышали ли они о Метафизическом обществе Турции.         К вечеру второго дня я нисколько не продвинулся в своих поисках, и хотя Хамид велел мне посетить еще одного человека в Стамбуле, он особо подчеркнул, что необходимо было встретиться с этими людьми в том порядке, в котором он мне указал. Теперь я уже был готов сдаться; мои ноги ныли, я все больше и больше разочаровывался во всем этом предприятии, когда под вечер третьего дня я зашел в парикмахерскую, что была в нескольких шагах от отеля, чтобы подстричь свою бороду. Брадобрей два года проработал в парижской гостинице и был в восторге от возможности поговорить с человеком, знавшим французский. Мы поговорили о Париже и Лондоне, в котором он был совсем недолго, а потом и о Стамбуле. Перед тем как уйти, я задал ему неизбежный вопрос, не знает ли он что-нибудь об обществе, которое я разыскиваю. — Почему же, знаю, — ответил он небрежно. — Я знаю это общество. И если вы хотите, то я могу проводить вас туда...         Насколько же все могло быть просто! После трехдневных поисков нужной мне информации по всему городу найти ее в парикмахерской, в нескольких ярдах от отеля! Я попытался объяснить обстоятельства, приведшие меня сюда, но брадобрей просто улыбнулся, сказав так же, как говорил Хамид, что не существует такой вещи, как случай, и если мне суждено найти Шейха, то я его обязательно найду, а если не суждено, то нет. Затем он добавил: — Когда я был молодым, то занимался этими вещами. Но теперь у меня есть семья и работа, которая позволяет мне общаться с людьми весь день, и у меня остается мало времени на обучение. Хотя те, кто знают людей из общества, говорят, что Шейх действительно великий человек, и я надеюсь, что вы встретитесь с ним. Кстати, их офис открывается только вечером, поэтому сейчас вам лучше вернуться в отель, и мы сможем встретиться позже.         Следующие два часа я провел в холле отеля, читая газеты недельной давности, которые я уже видел в Лондоне, нетерпеливо ожидая наступления вечера.         Наконец пришел брадобрей, и мы, выйдя из отеля, пересекли площадь. Уже темнело, когда мы свернули в узенький переулок. Дул холодный ветер и шел дождь. Люди прятались под козырьками домов, подняв воротники; в свете уличных фонарей был виден пар, поднимавшийся сквозь дренажные решетки. Брадобрей не разговаривал со мной, он шел так быстро, что мне приходилось почти бежать, чтобы не отстать от него. Я не мог понять, намеренно ли он выбрал такой загадочный маршрут, но я знал, что никогда не смогу повторить его.         Мы вышли на маленькую площадь в конце тупика и там на массивной деревянной двери одного из зданий, я увидел медную табличку с надписью «Метафизическое общество Турции». Мой спутник постучал. Ему открыла женщина лет тридцати пяти. Ее темные волосы были гладко зачесаны и собраны в пучок на затылке. На ней была простая черная юбка и белая блузка, и она была совершенно не похожа на человека, для встречи с которым я пришел. Она пристально взглянула на меня и повернулась к моему спутнику. Они быстро переговорили по-турецки. Женщина вошла в дом и закрыла за собой дверь. Брадобрей слегка поклонился и исчез в темноте, оставив меня одного стоять перед дверью.         Прошло достаточно времени, чтобы мои опасения превратились в страх, прежде чем дверь открылась и женщина вновь появилась в сопровождении мужчины. Женщина, бегло говорившая по-французски, принялась расспрашивать меня, почему я приехал в Стамбул и интересуюсь Обществом. Я очень старался ответить, но не мог понять, что же на самом деле она хотела узнать. Наконец она спросила: «Почему вы хотите увидеть Шейха?» Я был захвачен врасплох, но потом понял, что мой провожатый, брадобрей, должно быть, рассказал ей о моих поисках. Я попытался объяснить, что мой учитель дал мне задание, но мои объяснения выглядели очень запутанными. Казалось, что они не знают Хамида. Они продолжали спрашивать меня еще несколько минут. Женщина сказала резко: «Теперь идемте».
	Мы взяли такси и поехали через одну из самых старых частей Стамбула. Был поздний вечер; город сверкал огнями, а на базарах все еще толпился народ. Машина остановилась на узкой улице, на которой дома стояли так близко друг напротив друга, что, перегнувшись из окна верхнего этажа, можно было пожать руку соседу из дома напротив. Мы выбрались из машины, позвонили в один из старых домов и стали ждать, глядя на балкон. Вскоре там появился старый человек в пижаме. Он помахал нам рукой и жестом показал, что сейчас спустится вниз, чтобы открыть нам. Когда он открыл дверь, он все еще был в пижаме, но поверх нее был надет голубой жакет. На стене верхней площадки лестницы была нарисована красивая красная роза пяти или шести футов в высоту. Мы разулись на коврике перед дверью, и я вошел в комнату, чтобы познакомиться с первым человеком из тех, к кому меня послали.         Около двух часов Шейх говорил с группой по-турецки, а его жена время от времени подавала чай и печенье. Все это время он не обращал на меня никакого внимания. Он смотрел на каждого по очереди, но когда его взгляд встречался с моим, он отводил глаза. Насколько я мог понять, они обсуждали какой-то отрывок из Корана. Все были возбуждены и постоянно раздавались возгласы «Аллах». Вдруг все начали плакать — после того как он что-то сказал. Прошло уже примерно восемь часов после моего визита к парикмахеру. Возможно, я совершил какую-то ошибку, и мне никогда не позволят поприветствовать этого Шейха и узнать, примут меня или нет. Видимо, он прочитал мои мысли, потому что вдруг повернулся ко мне и задал короткий прямой вопрос, который мне перевел на французский язык человек из Метафизического общества, сидевший справа от меня: «Почему вы пришли?»         Я начал объяснять, и какое-то время он слушал перевод, как будто он ему было очень интересно. Неожиданно ему стало скучно. Подняв руку, он остановил меня. Последовала пауза, а потом, глядя мне прямо в глаза, он начал говорить. Его голос и голос переводчика были единственными звуками в комнате — даже постоянный шум улицы, казалось, исчез. — Жили-были две бабочки, одна в Лондоне, другая в Стамбуле. Они полетели навстречу друг другу, потому что любили, и когда они встретились, одна из них умерла. Вы понимаете?         После паузы он продолжил: — Когда черепаха откладывает яйца, она выкапывает для них яму, затем засыпает их песком и потом возвращается назад в море. Яйца насиживаются посредством магнетизма, а не только с помощью солнечного тепла, как думают люди. Потому что черепаха-мать все еще невидимо связана со своими яйцами, даже если возвращается в море. Когда появляются маленькие черепашки, то они стараются добраться до воды. Очень немногие достигают цели. Их поджидают птицы, стремящиеся поживиться крошечными созданиями, а если им все же удается добраться до моря, то там за ними охотятся рыбы, которые инстинктивно знают время появления черепашек. Из тысяч новорожденных черепашек только немногие выживают и возвращаются откладывать яйца.         Глядя на меня с великой нежностью, он добавил: — Таким образом, ты видишь, что Шейху необязательно знать своих учеников.         Группа, казалось, была очень счастлива: некоторые подходили, чтобы пожать мне руку, другие обнимали меня, целуя в обе щеки. Я был совершенно озадачен. Какое отношение имеют черепашки к Шейху и его ученикам? И к чему все эти разговоры о магнетизме и солнце? И если я, как подразумевалось, был бабочкой, по-видимому, той, что прилетела из Лондона, то почему я умер? Или это был Шейх?         Но прежде чем я успел углубиться в эти вопросы, Шейх снова поднял руку, призывая к молчанию. Потом он рассказал следующую историю. — Рос однажды розовый куст. Его посадили так, чтобы его корни могли прорасти глубоко в землю, загодя приготовленную для него. Корни были Авраамом. В процессе роста розу нужно было тщательно подрезать, потому что иначе она могла стать дикой и не воплотила бы намерений садовника относительно нее. Ее ствол благодаря хорошей земле, глубоким корням и обрезке был прямыми сильным. Ствол был Моисеем. Однажды появилась на кусте самая прекрасная красная роза из когда-либо выраставших на земле. Этим бутоном был Иисус. Бутон распустился; цветком был Мухаммад.         Шейх замолчал, повернулся к своей жене и что-то сказал ей. Она вышла из комнаты и вернулась с пиалой. Он указал на меня, и она подошла и встала передо мной. — Возьми это, — сказал он, — и скажи мне, что это. Я взял пиалу в руку и вдохнул. — Это розовая вода, — ответил я. — Розовое масло. Это аромат розы.         Шейх улыбнулся и знаком показал мне подойти и сесть перед ним. Его присутствие было ошеломляющим. Он взял мои руки в свои. — Слушай меня внимательно и во время своего путешествия не забывай то, что я сказал тебе. Сейчас человечеству нужен запах розы. Когда-нибудь оно в этом даже не будет нуждаться.         Затем он наклонился ко мне, поцеловал мои руки и поднял их обе к своему лбу. Положив свою правую руку мне на голову, он выдохнул в комнату: «Хууууу».         Потом он встал и вышел из комнаты. Встреча была окончена. Мы обулись и стали спускаться по ступеням. Пройдя половину лестничного пролета, я оглянулся. Старый Шейх стоял наверху, перед розой, нарисованной на стене. Он наклонился вперед и позвал меня. Переводчик, стоявший позади меня, спокойно сказал: — Оглянись один раз и не забывай розу.         Человек, исполнявший роль переводчика, проводил меня до отеля на такси. Он не разговаривал, и я пытался догадаться, что же означали истории Шейха. Неожиданно мой гид повернулся ко мне. — Вы понимаете, — спросил он, — почему наш Шейх использовал пример черепахи, чтобы объяснить вам кое-что?         Я ответил ему, что на самом деле я понял совсем немного из того, что было сказано, и попросил его, если он может, объяснить.         Он задумался на минуту. — Я скажу вам немного больше, — сказал он наконец, — но вы понимаете, что любой ответ несет в себе ограничение. Правда всегда впереди и вне пределов объяснимого, поэтому лучше остаться с вопросом, чем получить ответ. Но сначала давайте поедем в отель и выпьем кофе.         Было довольно поздно, и последние прохожие торопливо шли или прятались от дождя и холодного ветра. В отеле было тепло. Мы сели в холле около камина, чтобы выпить кофе. — Основная мысль, которую Шейх пытался донести до вас, — вы же понимаете, что эту историю он рассказал специально для вас, не так ли? — заключается в том, что и вы, и я, и все человечество связаны невидимой нитью. Поэтому все сказанное или сделанное в одном месте дает результат во всем мире. Но степень этого результата зависит от степени нашего осознания. Вы искали руководителя, который поможет вам в вашем путешествии. На самом деле руководитель есть всегда, но до тех пор, пока мы не пробудились, мы никогда не знаем, что это так. И когда Шейх заявил, что ему не обязательно знать, кого он учит, он объяснял вам, что каждый день он посылает сообщение, которое расходится по миру. И если кто-то достаточно пробужден, то он слышит его призыв. Даже если они никогда не видели нашего Шейха, даже если они находятся за тысячи миль, они все же могут понять внутреннее значение того, чему он учит, поскольку энергия следует за мыслями. С одной стороны, мы должны помнить, что семенам может потребоваться много времени, чтобы вырасти. То, о чем я говорю вам сейчас, и то, что вы услышали от Шейха, может разворачиваться в вас многие годы, и, возможно, в результате нашей встречи появится больше понимания.         Причина, по которой Шейх говорил о черепахе, а не о каком-либо другом существе, заключается в том, что черепаха может жить как в море, так и на суше. Она покидает один мир и переходит в другой, чтобы отложить яйца. После этого черепаха возвращается в тот мир, откуда она пришла. Поскольку все взаимосвязано, в невидимом мире она все еще привязана к яйцам, которые она отложила. Шейх говорил вам именно об этом магнетизме, который при помощи энергии солнца и его тепла в конце концов выводит черепашек. Чтобы это произошло, необходимо наличие солнца и особого рода энергии, исходящей от матери к детям. Появляются черепашки, но это не означает, что все они выживут. Только те, которые окажутся достаточно сильными, смогут проложить путь к морю, где они, возможно, превратятся в достаточно больших, старых и мудрых черепах, способных однажды вернуться и отложить собственные яйца. Теперь вы лучше понимаете? — Я не совсем уверен, — сказал я. — Думаю, что я начинаю видеть, но пройдет еще немало времени, прежде чем я смогу понять, что все это означает. И я до сих пор совершенно не понимаю, что означает смерть одной из бабочек. — А, — ответил гид, — это сложно понять, если вы не привыкли к нашему стилю, но это просто, если вы поймете, каким образом Шейх использует рассказы для иллюстрации определенных моментов. Но вы должны помнить, что на самом деле я ничего не «объясняю». Вы должны дать собственное значение тому, что вы услышали сегодня.         Конечно, одной из бабочек в рассказе были вы, а Шейх был другой. Он сказал, что обе бабочки летели навстречу друг другу, подразумевая, что как ученик нуждается в учителе, так и учителю нужен ученик, чтобы послать сообщение дальше. Бабочка выступает здесь в качестве души, но для того чтобы пришло полное понимание, душ не должно быть две. Сейчас вы, возможно, говорите «моя душа» и «его душа». Но для понимания того, что развивается в вас, необходимо, чтобы исчезла идея собственной души, чтобы могла появиться Единая Душа. Вы понравились Шейху, и когда он сказал, что две бабочки встретились и одна из них умерла, он имел в виду, что придет время, когда все то, что, как вы полагаете, является вашей собственной личностью, умрет, и придет понимание.         Он на минуту сжал мою руку и сказал: — Если мы встречаемся должным образом, то мы встречаемся в сердце, и тогда уже больше не существует ни вас, ни меня. Теперь мне пора идти, мой друг. Удачи вам в вашем путешествии. Вы знаете, что это единственное путешествие, которое нужно совершить в этом мире.         Он встал, пожал мне руку еще раз и ушел.         Было поздно, когда я поднялся в свою комнату, но мне совершенно не хотелось спать. Я сел у окна и разглядывал темные силуэты города, черепичные крыши, старые здания европейской архитектуры, современные гостиницы и темные тонкие свечи минаретов, с которых скоро разнесется первый призыв к молитве. Я смотрел в окно до тех пор, пока торговцы не начали кричать на темных улицах, предлагая свои товары идущим на работу людям. Под моим окном раздавался приглушенный звук колокольчика и эхо медленных шагов по булыжной мостовой. В рассветной мгле появился человек, ведший огромного бурого медведя. Возможно, он пришел с востока Турции и теперь собирается заставлять медведя танцевать на улицах или на одном из пирсов Босфора. Я пожалел медведя, бредущего позади него, — еще одного исполнителя на улицах города контрастов.         Пока всходило солнце, я размышлял о том, как я буду разыскивать второго человека, с которым мне надо было встретиться. Опять у меня было только имя и никакого адреса, но Хамид сказал, что этот человек работает в лавке портного на улице вблизи базара, где расположены такие лавки. И только если бы я был достаточно чувствителен, то я смог бы найти нужную лавку. Я быстро нашел базар, но найти определенную лавку портного оказалось невозможно. Утро я провел, ходя взад и вперед по улицам, заходя в лавки, в поисках какого-нибудь знака, который указал бы мне, что я нахожусь на верном пути.         К полудню я очутился на месте, где торговали книгами. Я вошел в один из магазинчиков наугад, и немедленно мое внимание было привлечено свитком, исписанным красивой арабской вязью. Хозяин, стоявший сбоку от меня, что-то быстро сказал мальчику, стоявшему за прилавком. Мальчик быстро выбежал из магазина, а хозяин с помощью множества сложных жестов пригласил меня выпить с ним чая в задней комнате магазина.         Мы сидели друг перед другом за столом и пили сладкий мятный чай из крошечных чашечек, когда вернулся мальчик в сопровождении более взрослого мужчины, который заявил, что будет рад исполнить роль переводчика для нас.         Первое, что захотел узнать хозяин, почему я выбрал именно этот свиток. Понял ли я, что на нем было написано? Когда я сказал, что не понимаю, то старший начал переводить для меня. Это была первая сура Корана, ежедневная молитва каждого мусульманина в мире: «С именем Аллаха, всемилостивого и всепрощающего...» Мгновение в комнате царила тишина, а затем с улыбками и множеством жестов хозяин настоял, чтобы я принял свиток в дар.         Мы беседовали уже достаточно долго, когда хозяин встал и пригласил меня в другую комнату. Старый человек в чалме выступил мне навстречу из темноты. — Этот человек настоящий Дервиш, — сказал переводчик, и все трое короткое время говорили по-турецки. Наконец старик повернулся ко мне, поднял свою руку, дунул поверх моей головы, произнося слово «Ху», точно так же, как это сделал Шейх прошлой ночью.         Когда мы опять сели за стол к свежему чаю, я рассказал торговцу книгами о своем задании и спросил его, не знает ли он Шейха, который работает в лавке портного. Но он просто покачал головой. — Но как же мне найти его? — жалобно спросил я. — Я ходил, ходил и даже не нашел улицы, где расположены лавки портных, и я не говорю по-турецки.         Он улыбнулся, услышав отчаяние в моем голосе, встал и показал, что наша встреча закончилась. Переводчик тоже улыбнулся, переводя слова торговца книгами: — Есть высказывание пророка Мухаммада (мир и благословение ему): «Верь в Аллаха, но прежде привязывай своего верблюда». Возможно, вы недостаточно работали над собой, в противном случае Аллах наверняка привел бы вас к нему.         Я поблагодарил их, и когда я выходил, хозяин воскликнул: «Салам Алейкум» — «мир вам».         Весь день я бродил вокруг базара, спрашивая на английском, французском и при помощи моего разговорника на турецком языках, где находится улица портных. Все происходившее было похоже на сон; я чувствовал себя обособленным и отдаленным, как будто этот поиск вообще не происходил на самом деле. К концу дня, когда солнце уже садилось за Голубую мечеть, а призыв к последней молитве раздавался с каждого минарета в городе, я решил сдаться. Возможно, если бы время пришло, то я нашел бы этого человека. Я знал, что сделал все, что было в моих силах, в этот день и что если бы эта встреча была действительно так важна для меня, то мне представился бы еще один шанс.         Я был совершенно измучен, и у меня едва хватило сил, чтобы помыться и провести короткую медитацию, прежде чем я упал в постель. В шесть утра мой автобус отправлялся в Анкару, следующий пункт моего путешествия.                 ТРЕТЬЯ ГЛАВА         Повесть о любви должна быть рассказана самой любовью, Потому что, как и зеркало, она молчалива и выразительна. Мевлана Джелаледдин Руми         Наслаждение это тайна. А тайна заключена в следующем: расслабиться и слушать, перестать думать, двигаться, почти перестать дышать; создать внутреннее молчание, в котором, как мышь в безлюдном доме, способности и осознание, слишком непостоянные и слишком мимолетные для повседневной жизни, м'огли бы мягко проявится. Алан МакГлешн Дикая и прекрасная страна         Турецкие автобусы, возможно, единственные в мире, где кондуктор ходит по автобусу с бутылками одеколона и поливает им руки пассажиров. Я устроился в задней части автобуса, наслаждаясь запахом одеколона и не вникая в горячие дискуссии и разговоры других пассажиров. Все, чего я хотел, было добраться до Анкары и засвидетельствовать свое почтение великому человеку — настоящему святому, как утверждал Хамид. Несколькими месяцами раньше, в Англии, Хамид велел мне тщательно обдумать изречение этого человека: «Не существует творения в этом релятивистском мире; есть только проявление Сущего». — В этом предложении, — сказал тогда Хамид, — заключена одна из великих тайн. Когда-нибудь, Иншалла, по воле Бога, ты превратишься в Существо; ты станешь каплей, которая превратится в океан. Тогда, и только тогда у тебя появится возможность «сделать» что-то. До тех пор, пока ты не осознаешь всемогущества Господа, ты всегда будешь считать, что являешься причиной чего-то. Не думай, что ты можешь выбирать. Ты действительно думаешь, что ты сам решил стать моим учеником? Что-то посчитало, что мы могли бы быть вместе. Узнаешь, что это, кто это, который посчитал, и ты сможешь подойти к началу Пути. Когда автобус прибыл в Анкару, я оставил свой багаж на станции и взял такси, чтобы меня отвезли по данному мне адресу. Я не хотел терять время; я хотел остаться насколько возможно дольше в доме этого человека — допустив, что он примет меня. Хамид особенно подчеркнул, что я должен быть полон осознания и уважения — и не разочаровываться, если меня не примут. «На Пути для одних учеников существуют одни учителя, а для других — другие, и не будет твоей вины, если ты продолжишь свой путь, не встретившись с некоторыми из тех, к кому я тебя посылал. Главное двигаться с верным намерением — они будут знать степень твоей искренности».         Мы проехали по переулкам старой части города, прибыв, наконец, на площадь на вершине холма. Она была запружена машинами и окружена магазинами, в которых продавали религиозную литературу и множество ковриков для молитвы. Люди спешили в мечеть, мужчины надевали свои фески и совершали ритуал омовения в фонтане у ворот. Должно быть, призыв к молитве уже прозвучал.         Водитель остановился около сада, сбоку от мечети, взял деньги и уехал, промчавшись по площади в обратном направлении, прежде чем я успел попросить показать мне дом человека, к которому я приехал. Минуту я постоял под зимним солнцем, глядя на город, и попытался привести в порядок свои чувства. Последний правоверный зашел в мечеть, и кожаный занавес опустился за ним.         Через площадь я прошел к магазинам. В первом из них хозяин молился на ковре перед входом. Второй тоже преклонил колени у входа, но хозяин третьего магазина поприветствовал меня на английском: «Вы американец». Это был не вопрос, а скорее утверждение. Говорить ему, что я англичанин, было лишним. — Сын моего друга учится в Калифорнии, в Беркли. Он изучает физику, но мой друг очень несчастлив, потому что его сын пишет, что он собирается жениться на американской девушке, которая не является мусульманкой. И еще он говорит, что она даже не знает, что надо совершать омовение перед молитвой.         Он продолжил свой монолог. — Вся беда западных людей заключается в том, что они не понимают значения ритуальных омовений. Неважно, христиане они или мусульмане, но если они верят в Бога, то как они могут научиться молиться, не зная, как умываться? — Скажите мне, — прервал я его, — вы не знаете Хаджи Байрама Вали?         Он взглянул на меня примерно так же, как и таксист, и стал серьезным. — Хаджи Байрам Вали здесь, да благословит Господь его тайну, — сказал он, указывая на мечеть. — Он совершал хадж в Мекку много раз. Когда-нибудь я тоже надеюсь отправиться туда. — С этими словами он обнял меня. — Как прекрасно, что американец из Беркли в Калифорнии слышал о великом святом!         Я объяснил, что должен выразить ему свое уважение по дороге на юг к своему учителю. И что он велел мне обдумать одно изречение, прежде чем ехать. Когда я повторил изречение, хозяин впал в еще большее возбуждение, он выбежал из магазина, созывая своих друзей, выходивших из мечети. Больше дюжины мужчин столпилось вокруг меня, выкрикивая: «Мусульманин, Мусульманин». Потом они практически вынесли меня из магазина и направились через площадь к мечети. Вот так я должен был встретиться с их Шейхом! Мое возбуждение и нетерпение вполне соответствовало энтузиазму моих сопровождающих.         Вокруг мечети была ограда, а за ней находился фонтан, где они остановились, чтобы омыть свои руки, ноги и лица, побуждая меня сделать то же самое. Затем человек из магазина поговорил с кем-то, стоявшим за низкой дверью, и мы вошли в комнату. Когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел стены, покрытые искусно выполненными арабскими надписями. — Хаджи Байрам Вали, — объявил мой друг.         Мне понадобилось немного времени, чтобы понять, что я нахожусь внутри гробницы. Те слова Хаджи Байрама Вали казались мне настолько реальными и современными, что мне никогда не приходило в голову, что он мог умереть несколько столетий назад.         Вдруг мне стало ясно, что я должен делать. В Исламе говорится: «Когда молишься, молись руками». Я поднял руки с открытыми ладонями, как и все стоявшие около меня. Я не имел ни малейшего представления, что могла бы означать такая молитва, но я чувствовал, что если только я мог бы раскрыться полностью, я мог бы начать понимать. Как только я сделал это, я почувствовал напряжение в горле и, в то же самое время, потрясающее тепло в груди. Я начал плакать, и пока слезы катились по моим щекам, я понял, что значит быть принятым кем-то, кто перешел в мир, где нет времени и пространства. И уже было неважно, жив он или умер. В такой молитве переходишь в совершенно другое измерение. Я оставался в мечети долгое время.         Когда я вышел на солнечный свет, я понял, что мне позволили сделать еще один шаг и что для этого необычного путешествия Хамид мне дал хорошую карту.         В этот же вечер я сел в автобус, направлявшийся в Анталию, где у меня была последняя остановка перед тем, как я присоединюсь к Хамиду в Сиде. Я послал ему телеграмму, сообщая, что скоро приеду, и по мере того, как я становился все ближе и ближе к цели моего путешествия, мое возбуждение возрастало.         Автобус прибыл в Анталию вскоре после полудня. Через дорогу от автобусной станции я увидел контору агента по путешествиям и решил спросить там о следующем автобусе в Сиде. Я перетащил свои чемоданы на другую сторону улицы и задал вопрос владельцу агентства, который говорил по-французски. В Турции ничего не происходит быстро; мы разговаривали уже несколько минут, когда я сказал ему, что собираюсь пробыть в Сиде некоторое время по приглашению друга. — Он англичанин? — спросили меня. — Нет, — ответил я. — Он турок из Стамбула, но проводит много времени в Лондоне. — А-а, — сказал мой собеседник и погрузился в молчание. После довольно долгой паузы он спросил: — Вы англичанин ? — Да, — ответил я. — А-а, — опять. Еще пауза. — Чтобы добраться в Сиде, вам нужна машина или джип, если вы не хотите ждать завтрашнего дня». — Тогда я здесь переночую. Вы можете предоставить мне комнату в гостинице? — Но, видите ли, когда зайдет солнце, это уже будет завтра, а завтра последняя среда перед новолунием. Так что лучше, если вы уедете сейчас, вечером, пока не зашло солнце. Нехорошо начинать дела в плохой день. Но, может быть, вы не верите в такие вещи?         Вот это проблема. Последняя среда перед новолунием! Хамид объяснял мне, что в исламских странах используется лунный календарь, а не западный солнечный календарь, и что некоторые дни, а особенно последняя среда перед новолунием и тринадцатый день лунного цикла, традиционно считаются наиболее неблагоприятными для начала нового предприятия. Если я хотел приехать по правилам, то я определенно должен уехать в Сиде сегодня или уж ждать до четверга.         Человек за прилавком прервал поток моих мыслей. — Ваш друг высокий и крепкого телосложения, он носит очки и усы? — Да-да, — воскликнул я. — Вы знаете его? — Нет, — ответил он, — но за десять минут до вашего приезда большой турок с усами и в очках заходил сюда и спрашивал, не видел ли я англичанина с рыжей бородой. Глядя с улыбкой на мое возбуждение, он приказал своему помощнику смотреть за моим багажом, и вывел меня на улицу. — Он ушел в ту сторону, — сказал он, указывая в сторону моря. — Идите быстрее, возможно, вам удастся найти его.         Я побежал по улице, заглядывая в магазины и оглядываясь по сторонам. Я вышел на берег и стоял на холодном ветру. Там было всего несколько стариков, прогуливавшихся вдоль берега, и уличные собаки, рыскавшие около домов и искавшие пищу. Возможно, было слишком поздно; было уже около шести часов. Почти в панике я побежал по другой улице. Опять никого. Один или два раза мне показалось, что я видел его, но он все время поворачивал за угол. И когда я доходил до угла, его уже не было.         Наконец, задыхаясь, с болью в груди, я повернул назад в агентство. Ее хозяин вышел навстречу мне. — А-а, — сказал он еще раз. — Как только вы ушли по этой улице, — он указал туда, откуда я вернулся, — ваш друг пришел с этой стороны, — и он указал в противоположном направлении. — Сейчас он в кафе напротив, пьет чай. Мы пойдем туда. — И, взяв мои чемоданы, мы направились туда, где я сошел с автобуса, прибывшего в Анталию.         Я сначала не увидел Хамида, когда мы вошли в кафе, но потом он быстро направился ко мне. Мы обнялись так горячо, что я вскрикнул от облегчения. — Хорошо, — сказал он. — Ты как раз вовремя. Добро пожаловать в Турцию. Нас ждет машина, мы уезжаем сейчас же. Мы должны добраться в Сиде до захода солнца.         Человек из агентства по путешествиям помахал нам на прощанье, и мы проехали мимо его офиса, направляясь в Сиде.         Когда мы проезжали через оливковые и апельсиновые рощи, солнце уже сверкало в голубой глади Эгейского моря. Крестьяне целыми семьями возвращались с полей — мужчины ехали на ослах, женщины и дети шли рядом. Некоторые ослы были так нагружены корзинами и тюками соломы, что под грузом были видны только их ноги. Повсюду лаяли и резвились собаки, покусывая друг друга за лапы. Некоторые женщины были полностью закутаны в паранджи, юбки их длинных черных платьев развевались на ветру. Это была сцена, которая не изменилась за полтора тысячелетия. Все было естественно, в согласии с изменяющейся гармонией самой земли.         Мы добрались до края деревни незадолго до захода солнца. — С этого утеса открывается впечатляющий вид, там мы сможем насладиться красотой заката, — сказал Ха-мид, показывая из окна машины. — Как раз под утесом, скрытый холмом, находится старинный греческий амфитеатр. Возможно, скоро мы отправимся туда. Но сейчас ты устал, а завтра последняя среда перед новолунием.         Мы поднимались в гору, ветер, дувший с моря, нес с собой холод. На вершине утеса я понял, что мы на самом деле находимся на остатках одной из огромных стен амфитеатра. Взглянув вниз, прямо под собой я увидел арену. Казалось, что время повернуло вспять, потому что все было так, как после какого-то давно забытого землетрясения. Огромные колонны валялись как деревья, случайно повалившиеся друг на друга. Не было видно никаких следов раскопок, и мне казалось, что мы были первыми людьми, ставшими свидетелями этой сцены со времени ее запустения. Земля, на которой мы сидели, была перемешана с осколками мраморных цоколей и разбитыми кусками колонн. Огромные потоки лавы выступали с берега, они были красными и оранжевыми в свете заходящего солнца. Ха-мид сидел, подняв колени и сложив руки, его силуэт был ясно виден на фоне моря. Казалось, что он глубоко задумался; его губы слегка двигались, а его лицо отражало силу, которую до этого я никогда не видел.         Неожиданно Хамид встрепенулся: — Я должен отвести тебя домой до наступления темноты. — Мы молча пошли по берегу в сторону машины, холодный ветер дул нам в спину. — Ты проделал длинный путь. Должно быть, ты очень устал. Завтра ты будешь отдыхать; а вечером, когда закончится среда, мы встретимся снова и прекрасно пообедаем в ресторане в городе».         Очень скоро мы подъехали к дому, который Хамиду предоставил его друг, живший в Стамбуле. Двухэтажный дом был выстроен таким образом, что комнаты выходили во двор с трех сторон, а с четвертой стороны находилась высокая стена, которая создавала полное уединение. В центре двора росло красивое дерево, ветви которого свисали до земли, как у ивы. Оно освещалось фонариками, висевшими на ветвях, а вокруг него были разбиты клумбы с цветами. Та часть дома, что находилась напротив двери, через которую мы вошли, была более новой, чем остальной дом, и была выстроена в японском стиле, длинная, невысокая, сделанная из сосны. В ней находились две одинаковые комнаты, одна над другой, с короткой деревянной лестницей, ведущей прямо в верхнюю комнату. Внизу занавески были задернуты, и я увидел огонек спички, когда зажигали свечу, и очертания фигуры, прошедшей мимо окна. — Это будет твоя комната — та, что наверху, — показал Хамид. — Пойдем и вместе принесем наверх твои чемоданы.         Комната была безукоризненной. Она была чистая и просто обставлена, в углу был сделан маленький душ. Там был комод с кувшином воды на нем, лампа около кровати и другая на столе у окна. На столе были букет цветов и Коран на английском языке. — Не оставляй свет и открытую дверь, — предупредил он. — Здешние москиты весьма кровожадны. Я к ним привык, но у тебя светлая кожа, а они особенно любят кожу европейцев. Спокойной ночи». С этим он оставил меня, направившись к себе в комнаты, находившиеся в другой части дома, через двор над кухней.         Я лег в постель и тут же заснул. Оказалось, что я устал гораздо больше, чем думал; я проспал двенадцать часов. На следующее утро я умылся и позавтракал хлебом, сыром и фруктами, которые мне прислал Хамид. Я провел день спокойно, сидя в своей комнате и глядя в сад. Это был сказочный день. Я был доволен, почти как ребенок, переходя с места на место и разглядывая дом, забор и кучу камней. Я не замечал течения времени. Один раз в окне комнаты над кухней я заметил Хамида, но он, казалось, не видел меня. После захода солнца он появился, улыбаясь. — Прими душ, — сказал он. — Сегодня вечером есть вода. Мы пообедаем вместе.         Мы быстро прошли вниз по улице до маленького ресторанчика на площади. Он был единственным в Сиде. Очевидно, в деревне были предупреждены о том, что приедет иностранец, поскольку был накрыт стол с видом на Средиземное море, и было приготовлено специальное меню. Хозяин ресторана присоединился к нам за столом, а вскоре пришли еще несколько друзей Хамида. Я предполагал, что в первый вечер моего пребывания в Сиде Хамид будет обсуждать со мной переживания, испытанные мною в дороге, однако после первых представлений он и его друзья начали общаться по-турецки. Я мог бы вообще там не присутствовать.         Приносили еду, блюдо за блюдом, и графины с красным турецким вином. Один или два раза мое имя упоминалось в разговоре, и я надеялся, что со мной вот-вот заговорят. Разговор, тем не менее, продолжался, а я смотрел на сверкающую воду, ел принесенную еду и гадал, что же произойдет дальше. Возможно, я просто приехал в неудачное время. Я знал, что, конечно, лучше не вмешиваться; я был уверен, что когда наступит нужный момент, зайдет разговор о тех вещах, которые меня столь интересовали. Тем временем, однако, мое терпение подходило к концу. Мысленно я вернулся во вчерашний день, к моему прибытию в Сиде, моей новой комнате и к той, что находилась внизу — к свече, которую на моих глазах зажгли за окном...         Я почувствовал, что во мне нарастает чувство уныния и одиночества, такое сильное, что я испугался, что могу расплакаться прямо за столом. Я пытался восстановить душевное равновесие, но не мог избавиться от ощущения великой скорби, которое усилилось, когда я увидел фигуру, шедшую через площадь к нам. Сначала я не мог разглядеть черты, но потом увидел, что это была очень красивая женщина, высокая и смуглая. Ее черные волосы спадали ниже плеч. На ней было длинное белое платье, и она была босиком. В руках она несла моток спутанной голубой шерсти, которая была закручена вокруг ее запястий настолько туго, что ее руки, вытянутые вперед, были связаны вместе. Хозяин ресторана быстро поднялся и принес для нее стул. Хамид проводил ее к столу, нежно распутал шерсть на ее запястьях и налил ей вина. Она была красивая — настолько утонченная и воздушная, что казалась обитательницей другого мира. Я понял, что чувство одиночества, которое я ощутил, исходило от нее.         Женщина слегка наклонила голову, когда Хамид представил ее. Она не разговаривала, но опять взяла голубую шерсть и начала копаться в ней. Сначала ее руки двигались медленно и осторожно, ее пальцы искали что-то в спутанной массе. Потом они стали более возбужденными, беспорядочно погружаясь в шерсть.         Хамид говорил со мной, не отрывая глаз от молодой женщины. «Она ищет конец нитки», — сказал он. Я протянул свою руку, чтобы помочь ей, но Хамид тут же дотронулся до меня, показывая, что я должен оставить ее в покое. Потом он пожелал всем за столом спокойной ночи, сделал мне знак, что пора уходить, и повел женщину через освещенную звездами площадь. Все вместе мы молча шли по берегу к дому. Мы уже почти пришли, когда она обернулась и остановилась на минуту, глядя на море. Я только мог разглядеть, что за ней тянулась запутанная шерсть. Затем она повернулась и вошла в дверь. Хамид и я видели, как она пересекла двор, а затем в окне нижней комнаты появился свет свечи, проникавший сквозь москитную сетку и слабо освещавший дерево около лестницы. Хамид повернулся ко мне. — Приходи завтра в семь утра в мою комнату,— сказал он. Затем он обнял меня, поцеловав мои руки и приложив их к своему лбу, и направился в свою комнату.                 ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
	Я умер как минерал и стал растением;         И как растение я умер и стал животным.         Я умер как животное и стал человеком.         Тогда зачем же бояться исчезновения через смерть?         В следующий раз я умру,         Приобретя крылья и оперение, как у ангелов;         После этого, воспарив выше ангелов,         Я стану тем,         Что ты не можешь и вообразить.         Мевлана Джелаледдин Руми         Все заключено в божественном дыхании, как день в утренней заре.         Мухэддин Ибн Араби         Над холмами разгорался рассвет, будя деревенских собак и начиная день. Я слышал призыв к молитве, раздающийся с минаретов: «Аллах Акбар, Аллах Акбар» — «Господь велик, Господь велик». Призыв муэдзина разносился над крышами пять раз в день, призывая людей еще раз обратиться к Богу.         Я совершил омовение так, как научил меня в Лондоне Хамид. Он говорил: «Если у тебя нет воды, мойся песком; если у тебя нет песка, тогда мойся камнем; если камень непригоден для этого, тогда очищайся намерением, чтобы приблизиться к этому моменту как можно более свободным от прошлого». Я очень тщательно мылся в то утро, молясь, что я буду открыт для всего, что может быть дано мне.         Ровно в семь я постучал в дверь Хамида. Он ждал меня в комнате. Он жестом пригласил меня сесть на стул напротив него и без предисловий начал говорить. — Сегодня я собираюсь учить тебя дыханию. Я уверен, что ты понимаешь, что дыхание это секрет жизни, потому что без дыхания нет ничего. При помощи правильного дыхания можно выбрать путь, которым ты хочешь идти. Подумай о ветре — он дует и переносит все, что является достаточно легким, чтобы оторваться от земли. Он переносит запах цветов, переносит листья, когда они опадают с деревьев, и он переносит семена растений в то место, где они могут прорасти. В этом заключено великое послание! Мы приходим в этот мир на вдохе и покидаем его тоже на вдохе. Средний человек, проживающий свою жизнь механически, совсем забывает о дыхании до момента своей смерти, когда он пытается вдохнуть воздух, цепляясь за останки того, что он в своем мире считал жизнью.         Упражнение, которому я научу тебя сегодня, можно делать каждый день, в любой момент, всю оставшуюся жизнь. Оно кажется легким, но поскольку любое мгновение отличается от предыдущего, все дни разные, в какой-то момент будет невозможно сосредоточиться. Но понемногу ты поймешь важность того, что я говорю тебе.         Сначала ты должен научиться очищать свои тонкие тела, отказываясь от концепции физического тела, чтобы ты мог подойти к невидимой матрице, по которой постоянно формируется тело. Если ты научишься очищать себя, то ты будешь более ясно видеть, поскольку мысленные формы и изображения, препятствующие ясновидению и внутреннему слышанию, исчезнут. В конечном счете, мысль это единственное, что нас разделяет.         Он велел мне придвинуть свой стул как можно ближе к его стулу. Затем он взял меня за руки так, что моя правая ладонь оказалась повернутой вверх, а левая — вниз, создав кругооборот, с помощью которого я почувствовал, что между нами движется энергетическая спираль. Я тут же успокоился. — Сначала убедись, что твоя спина выпрямлена, а затем просто наблюдай за подъемом и падением твоего дыхания. Потребуется большая практика, чтобы научиться делать это, очень немногие люди готовы сделать необходимое усилие. Только когда ты научишься наблюдать за дыханием, ты начнешь понимать, что мысли тиранствуют над нами, заставляя двигаться этой дорогой почти постоянно; и, несмотря на то, что мы не любим признавать правду, становится ясно, что в нас мало постоянства. Но ты являешься своими мыслями не более, чем своими эмоциями или телом. И если ты не являешься своими мыслями, то почему тебе так сложно наблюдать за дыханием и не быть движимым этими мыслями? Значит, здесь что-то не так?         Он сильнее сжимал мои руки, задавая мне этот вопрос, пока я не взглянул ему в глаза. — Слушай внимательно, — сказал он, — и запомни это— до тех пор, пока у тебя есть постоянное «Я», ты всегда будешь подвергаться опасности быть уведенным с пути. Когда ты научишься дышать осознанно, то у тебя будет шанс найти это внутреннее существо, которое и является тобой.         Сегодня я собираюсь познакомить тебя с тремя аспектами дыхания. Науке дыхания учатся всю жизнь, но эти три аспекта — если их тщательно изучить и применять на практике — могут помочь изменить течение твоей жизни. Вот они: это ритм дыхания, качество дыхания и местоположение дыхания.         В последнее время на Западе было много написано о ритме дыхания, который в Индии называют пранаяма, но люди не понимают, что различные виды дыхания, которые преподают в различных школах различные учителя, предполагают получение различных результатов. Если ты хочешь, чтобы машина очень быстро ехала в гору, мотор должен работать совершенно в ином ритме, чем, если бы машина плавно спускалась с горы. Скорость машины может быть одинаковой, но ритм работы двигателя будет совершенно разным. То же самое можно сказать о науке Дыхания — понимание ритма чрезвычайно важно.         Он замолчал, и я не знал, ждет ли он от меня ответа. Прежде чем я ответил, он продолжил. — Ритм, которому я собираюсь обучить тебя сегодня, иногда называют материнским дыханием. Люди не понимают, что нечто «рождается» из каждого мига, и если бы мы могли найти ритм, который будет наиболее естественным и наиболее гармонирующим с законами вселенной, которые управляют нашим существованием, мы бы внесли большой вклад в установление мира на этой планете. Итак, вот первый урок — осознанно практиковать самый основной ритм дыхания. Убедись, что твоя спина выпрямлена, чтобы жизненные потоки могли легко течь вверх и вниз. Теперь вдохни на счет семь, сделай паузу на счет один, а затем выдохни на счет семь. Перед тем как сделать следующий вдох второго цикла, еще раз сделай паузу на счет один. Это очень простой ритмический счет: 7-1-7-1-7. Если ты будешь стараться, то будешь считать автоматически. А сейчас попробуй дышать в этом ритме вместе со мной.         Как только я расслабился и подчинился ритму, мне стало очень легко. Хамид все еще держал меня за руки, и я мог видеть, как при дыхании поднимался и опускался его живот. И хотя ритм был довольно странный и вначале следовать ему было тяжело, что-то начало пробуждаться во мне — наблюдатель, который мог наблюдать все, что происходило, но, тем не менее, он не отождествлялся с самим ритмом. — Хорошо, — сказал Хамид. — Теперь доверься еще больше, расслабься, закрой свои глаза и просто позволь себе дышать. Давай отбросим все концепции — подчинись ритму, который течет и пульсирует через всю жизнь. Этот ритм называется законом семи, и, следуя ему, ты проявишься, как часть гармоничного принципа жизни, который только хочет взрастить совершенство из глубин самого себя.         Теперь перейдем к следующей стадии, которая связана с качеством воздуха, которым мы дышим. Ты должен продолжать дышать по модели 7-1-7.         Как ветер несет на своих крыльях все, что является достаточно легким, чтобы оторваться от земли, так же существует много качеств, которые можно развить с помощью дыхания, если понимать ритм и уметь правильно сконцентрироваться. Например, ты можешь выбрать один цвет из целого спектра и вдыхать его в свое тело, заполняя каждую клетку. Эта практика полезна при определенных методах целительства. Ты можешь вдыхать сильную вибрацию, сходную со звучанием низких нот на пианино, или ты можешь по выбору вдыхать самую прекрасную из вообразимых вибрацию, которая в этом мире будет недоступна для уха. Ты можешь выбрать все, что угодно! Ты можешь вдыхать элементы огня, земли, воздуха или воды. Ты можешь вдыхать аромат отдельного цветка или травы так же, как ты вдыхаешь запахи цветов и различаешь их. Наука дыхания необъятна, в прошлом она была известна лишь немногим, но сейчас пришло время, когда мир должен начать понимать. С верным знанием ритма и тех вещей, о которых я тебе говорю, можно делать невероятные вещи!         Но все это — только намеки по пути. Когда ты достаточно освоишь основной ритм, мы сможем поговорить подробнее.         Третий аспект, который я хотел бы затронуть сегодня, это место дыхания. Так же как ветер переносит семена с одного места на другое, так и дыхание может перемещать намерение из одной области тела в другую для особых целей. Посредством верного размещения дыхания мы можем научиться приводить тело в состояние равновесия. Мы можем начать изучать искусство превращения, искусство алхимиков. Мы можем начать принимать на себя ответственность за то, что являемся осознающими людьми, преданными жизни служения на земле.         Теперь дыши со мной, почувствуй ритм, которому я тебя научил, и наполни себя самым прекрасным воздухом, который ты только можешь вообразить. Очистись воздухом. Позволь ему сейчас вымыть всю твою боль. Когда я буду дышать с тобой, ощути, как энергия распространяется от твоей макушки и проникает во все твое тело.         Как только я расслабился и позволил моему телу дышать так, как показал Хамид, я ощутил комфорт и новое чувство свободы, которое я до этого не испытывал. В то же время я старался не потерять концентрацию и осознание. Хамид сжимал мои руки еще крепче. — Теперь я хочу, чтобы ты сделал несколько глубоких вдохов. Вдыхая каждый раз, осознанно настраивайся быть в равновесии и одновременно принять ответственность за свое тело. Тебе удалось избавиться от многого, что, как ты считал, было в полном порядке, чтобы ты смог открыть нечто реальное в себе. Это и есть то, что ты называешь наблюдателем. Ты должен научиться развивать его понемногу каждый день. Ты здесь, чтобы научиться нести ответственность за тот механизм, что тебе дали. Гордо стой в этом мире, но кланяйся следующему.         Я дышал медленно и глубоко, и вскоре Хамид велел мне открыть глаза. Комната выглядела совершенно иначе, как будто я увидел ее в первый раз. У меня было невероятное ощущение спокойствия и безопасности. Все было в должном порядке. Я чувствовал, как между вещами в комнате и через сами вещи циркулирует безупречный поток. Было ощущение общности и осведомленности: стулья, стол, кровать — все знали о существовании друг друга. Не было больше неодушевленных предметов, а была часть живого Существа. У всего было сознание, все говорило молчаливым языком. Все было по Сути безупречно.         Хамид выпустил мои руки и встал неподвижно. Затем он обошел меня сзади, поднял руки у меня над головой, а потом провел ими вниз вдоль боков моего тела, в двух или трех дюймах от краев моей одежды. После этого он встал сбоку от меня и повторил это же действия, проведя руками вниз спереди и сзади. Наконец, снова, встав позади меня, он положил руки мне на плечи, и велел мне стоять совершенно спокойно. От его рук исходил невероятный жар, такой, что мое тело завибрировало. Он постоял так всего несколько секунд и опять сел. — Хорошо, — сказал он, — теперь, когда мы начали говорить о настоящем мире, тебе будет легче понять. Но сначала надо выпить кофе и позавтракать. Ты научился варить кофе по-турецки? Еще нет? — он печально покачал. головой. — Ты должен научиться, и твоей обязанностью будет готовить кофе после нашей совместной медитации. После того как мы выпьем кофе и позавтракаем, мы посидим и поговорим. А теперь ты спустишься к берегу на прогулку, и когда ты вернешься, кофе будет готов.         С этим он вышел из комнаты. Мое тело было подозрительно слабым, и сначала мне было тяжело подняться со стула. Я посидел еще несколько минут, а затем отправился по тропинке к морю — посмотреть, как рыбацкие лодки возвращаются с утреннего лова.         Гуляя по берегу, я думал о переменах, происшедших с Хамидом. Это утро не было похоже на то время, которое мы проводили в Лондоне вместе. Я чувствовал в нем власть и серьезность, которая не оставляла места для компромисса. Раньше всегда находилось время, чтобы поговорить о мирских делах, немного посмеяться, обсудить что-то за обедом, но теперь, казалось, присутствовало ощущение безотлагательности. Я чувствовал, что от меня ожидают напряжения сил, превосходящего мои предыдущие попытки. Конечно, я сделал этот прыжок в неизвестное, но теперь я понял, что пути назад не было. Пьеса началась, а я не знал даже общей линии сюжета.         Когда я вернулся с берега, Хамид уже поставил столик для завтрака во дворе. За едой мы не разговаривали, а когда все было убрано, Хамид знаком предложил мне пройти в дом. Как только мы снова сели, он начал говорить, как будто мы и не покидали наших мест. — Пока ты здесь, мы будем учиться каждое утро. Это будет новым для тебя, поскольку люди с Запада, кажется, считают, что учеба это способ усвоения информации или приобретения знаний. Но ты не можешь приобрести знания. Запомни это — знания не могут быть приобретены, они должны даваться. Они даются тебе в нужный момент, но на самом деле все они в тебе. Слово «образование» происходит от латинского слова «еЛисаге», которое означает «производить». Оно не означает заталкивания поступающих извне единиц информации, находящихся в каком-то внешнем источнике. Учеба в моем понимании это познание истинной правды в любви и осознании, чтобы то, что находится внутри тебя и ждет рождения, могло начать раскрываться. Если ты упорно учишься, понимание вырастет из самого себя. Но прежде чем начать учиться таким образом, ты всегда должен приготовиться; вот почему мы сначала выполняем практики. Ты должен научиться приводить в состояние равновесия три мира — мир мыслей, мир чувств и физический мир. Учеба это не — как ты это называешь? — работа головой. Если ты учишься только головой, ты остановишься на понятиях правды. Если ты учишься только с миром чувств, тогда, возможно, ты будешь пребывать в состоянии постоянной эйфории, чувствуя все, но не имея направления. Если ты делаешь только физические упражнения для тренировки тела, то ты можешь стать настолько приземленным, что никогда не устремишься достаточно высоко. Это вопрос равновесия.         Я прервал его, чтобы спросить: — Что ты имеешь в виду, говоря, что знания даются, а не приобретаются? — Будь осторожен. Это игра разума. Это не искренний вопрос. Если бы ты слушал меня внимательно, тебе бы даже не пришло в голову спрашивать меня о подобной вещи. Ты до сих пор считаешь, что способен сделать что-то. На самом деле ты еще ничему не научился. Я велел тебе слушать, позволить впитаться тому, что я говорю, а не пытаться объяснить с помощью логического разума. Ты будешь учиться слушая. Если не хочешь слушать, тогда уходи — назад вернешься, когда будешь готов. У меня масса дел, и я не намерен терять время. Потеря времени — единственный грех, а все остальное проистекает от него. Грех это нехватка знаний, поэтому, если ты хочешь понять, ты должен слушать.         Ошеломленный жесткостью ответа Хамида, я понял, что задал первый пришедший на ум вопрос, просто чтобы ненадолго остановить его речь и дать возможность своему рациональному уму зацепиться за то, что он говорил. Я совсем не обдумал свой вопрос. — Пожалуйста, прости меня, — сказал я. — Я не хотел прервать тебя. Я только хотел понять. Пожалуйста, продолжай — я буду слушать внимательно». — Извини, что говорил так резко, — ответил он. — Ты только второй день в Сиде и устал от путешествия. Но ты должен помнить, что здесь все иначе, чем в Лондоне. Там мы обрабатывали друг друга, хорошенько приглядываясь друг к другу, оба решая, собираемся ли мы сделать этот следующий шаг вместе. Затем тебе представился шанс приехать, и ты принял это предложение. Теперь, когда ты приехал в мой дом, ценна каждая минута. Я хочу, чтобы ты остался здесь на максимально короткий срок; мы не можем терять время. Я хочу передать тебе некоторые знания, которые были даны мне, для того чтобы ты мог вернуться назад и учить других, — он замолчал. — Посвятить себя Господу значит изучать Его во всех аспектах, понимать Господа — знать все, что можешь о Нем, служить Господу значит учить других тому, что ты знаешь о Нем. Поэтому сейчас ты веришь и узнаешь, и учишься. УЧИШЬСЯ и еще раз учишься». — Есть ли какие-нибудь книги, которые я должен прочитать? — спросил я. — Конечно, нет, — ответил он. — Ты читал годами, и куда это привело тебя? Твоя голова забита массой идей и концепций, и ты стремишься к опыту, который на пути приобрели другие. Прежде чем твоя истинная природа будет понята, все эти идеи и концепции должны исчезнуть. Никаких букв. Единственная книга — это рукопись природы, урок самой жизни. Живи страстно! Кто сказал, что этот путь должен быть настолько серьезен, что на нем не найдется места радости? Это наиболее захватывающее приключение из возможных, и им следует наслаждаться. Радость это движущая сила знания, знания, что Господь безупречен и выше всяких сравнений. Ты помнишь, как я однажды спросил тебя, почему ты вегетарианец, и сказал тебе, что я ем мясо потому, что я знаю, что Господь безупречен? — он улыбнулся мне, и в его глазах блеснула искорка, которая заставила меня тоже улыбнуться. — Я знал, какие вопросы и мысли будут у тебя, но я никогда не просил тебя думать, как я. Мы всегда ели вместе ту пищу, которую ты считал нужной для себя. Но теперь наступает время, когда тебе необходимо будет понять, что существует Единое Абсолютное Существо, из которого все происходит, поэтому мы не можем отделять что-либо от этого Единого Существа. Все в этой вселенной безупречно и подчинено порядку. И то, что животные даются нам в качестве пищи, чтобы мы могли жить, — часть нашей жизни. Это часть искупительного процесса. Только через человечество может произойти искупление. Этот процесс алхимический, и мы просто трансформируем тонкие энергии. Величайший учитель Мевлана Джелал-леддин Руми сказал: «Я умер как минерал, чтобы стать растением, я умер как растение, чтобы стать животным, я умер как животное, чтобы стать человеком. Я умру как человек и вознесусь в ангельскую форму. Почему тогда я должен бояться умереть?» Кем здесь является это «Я»? Это не великое Я, первое Я? Подумай над этим сегодня. Внутри тебя заключено все, что когда-либо было, и все, что когда-либо будет, все прошлые времена, все различные царства. Ты считаешь, что животный мир как-то отличается? Посмотри на животное. Оно ест траву, а трава уже вобрала в себя минералы земли, солнечный свет и другие энергии космоса. Таким образом, поедая траву, животное приняло в себя и царство минералов, и царство растений. Есть только Единое Абсолютное Существо. Это означает, что мы должны принимать на себя ответственность за то, как мы дышим. Запомни это и знай, что независимо от того, ешь ли ты мясо или нет, каждый раз, когда ты вдыхаешь, ты получаешь элементы, содержащиеся в животном мире. Даже когда ты дышишь' Сейчас, ты вдыхаешь и воздух, который выдохнул я; когда ты был вегетарианцем, ты вдыхал элементы мяса, которое ел я, трансформировавшиеся во мне. Ты знал об этом?         Как я уже сказал тебе утром, секрет жизни заключается в дыхании. Посредством правильного использования дыхания можно трансформировать все, и это наш долг и наша обязанность по рождению стать осознающими преобразователями.         Я расскажу тебе о том, как это действует. Однажды ко мне пришла молодая женщина, которая много путешествовала по Индии. В течение целого года она ела только апельсины. Это правда — апельсины и ничего больше. Женщина была необычайно сильна, она могла нести на спине тяжелый груз. По логике вещей, она должна была бы быть полностью истощена, но на самом деле она была здорова как никогда. Она пришла ко мне, потому что узнала, что я мог бы представить ее определенным людям на Ближнем Востоке. Я пригласил ее на ланч, не зная о ее привычках в еде. И хотя она была очень вежлива, она пришла в ужас от того, что мы ели. За столом было четырнадцать человек, и я приготовил утку, запеченную в духовке, с Кюрасао и ликером Гранд Мар-ниер. Кто-то принес прекрасный кларет, и мы закончили трапезу шампанским и лимонным суфле. Она извинилась, и, сказав, что находится на специальной диете, вынула из сумки апельсин, который съела очень медленно. Как ни восхитительно это выглядело, но в своем ужасе от нашей кухни она не могла слушать то, что я говорил. Во время разговора я назвал для группы пару имен и адресов, зная, что это было именно то, зачем она пришла. Она не слышала, поскольку была поглощена идеей о том, каким должен быть духовный учитель, что он должен есть и так далее. Она ушла весьма разочарованной, более, того, сердитой на нас.         Внутренний секрет этой истории в следующем: в Индии у нее был учитель, у которого она училась долгое время. Он был аскетом и научил ее диете, которой она и следовала. Но важнее диеты было дыхание, которое она изучала у него. Посредством правильного использования дыхания она могла получить все, в чем нуждалась. Она не знала об этом, но с дыханием получала все необходимое из разных царств — «Я умер как минерал, чтобы стать растением...» Ты понимаешь?         Он ждал молча. Я открыл рот, чтобы задать другой вопрос, но теперь я стал опасаться. — Я вижу, что вопрос, который ты хочешь задать, идет от сердца, поэтому постараюсь как можно лучше ответить. — Я хотел спросить, тогда почему же, если возможно получать все необходимое, питаясь апельсинами и правильно дыша, ты до сих пор ешь мясо?         Вопрос показался ему невероятно смешным, потому что он откинулся на диван и начал смеяться, его тело сотрясалось, и он продолжал смеяться, пока слезы не потекли у него по лицу. — О, западные люди, — сказал он. — Почему ты не можешь понять? Я ем мясо, потому что мне нравится есть мясо.         Встреча была окончена. Он вышел из комнаты, не сказав ни слова, и скрылся в другой, меньшей комнате, которая была отделена от той, где мы сидели, ковром, повешенным в дверном проеме. Я подождал немного и затем направился через двор к себе в комнату. Я решил провести остаток дня на берегу. Мы должны были встретиться с Хамидом на закате около греческого амфитеатра, так что у меня было еще много времени, чтобы попытаться усвоить то, что я услышал.         Так много произошло с момента моего приезда двумя днями раньше, что я почти забыл красивую женщину, которая присоединилась к нам за ужином. Она вышла из своей комнаты. Она держала руки впереди себя, точно так же, как и предыдущим вечером, голубая шерсть опять запуталась и закрутилась вокруг запястий. Я был смущен вторжением в ее мир, и в то же время мне было невыносимо грустно. Она шла ко мне, не глядя на меня, ее голова была слегка наклонена, а ее руки и пальцы направлены мне прямо в грудь. Она так была поглощена этим, что я испуганно отпрянул. Я чувствовал, что она пыталась завладеть мной, но все еще не мог оторвать взгляда от рук, протянутых ко мне. Ее ладони были сложены, как в молитве, а спутанная голубая шерсть свисала до талии.         Когда она была уже в двух или трех футах от меня, она подняла голову и взглянула мне в глаза. Стараясь не отводить глаз от нее, я подошел и осторожно убрал шерсть с ее рук. Когда я убрал последние нити, она улыбнулась, глядя перед собой на свои руки как будто впервые. Шерсть соскользнула на землю. Я наклонился, чтобы поднять ее. Как только я сделал это, она закричала и продолжала кричать, плача от боли. Она упала на колени, опять схватив в руки шерсть.         Когда я бросился к ней на помощь, появился Хамид, спешивший через двор. Он отодвинул меня в сторону и наклонился, положив свои руки на ее. Крик немедленно прекратился, и когда она взглянула не него, она была похожа на совсем юную девушку. Он взял ее за руки и помог подняться, показывая мне, чтобы я поднял шерсть. Когда я поднялся, чтобы отдать ей моток, Хамид забрал его, наклонился и поцеловал ее, а затем отдал ей моток. Потом он обнял ее и увел в дом.         Я медленно прошел за ними по двору и поднялся к себе в комнату. Кто эта молодая женщина? Я никогда не слышал, чтобы она разговаривала, — возможно, она не могла. То сострадание, с которым он обращался с ней, та чрезвычайная нежность, которую он продемонстрировал, когда вел ее в дом, заставляли меня думать, что, возможно, это была его дочь. Но время задавать вопросы еще не пришло, и я знал, что лучше не спрашивать о вещах, которые прямо не касались меня.         Так много произошло с тех пор, как я приехал в Сиде, что я был уверен, что не усвоил и крупицы из данного мне. Я пытался припомнить, не говорил ли Хамид в Англии что-нибудь о тех вещах, которые мы обсуждали сегодня утром. Фраза, которую я однажды слышал от него за ужином в Лондоне, промелькнула в моем мозгу: «Человек — это преобразователь тонких энергий. "Работа", которая является нашей работой на земле, заключается в искусстве переводить точку, не имеющую измерения, в измерение для взаимного сохранения планеты...»         Я не мог вспомнить, в каком контексте была сказана фраза, возникшая в моем мозгу, но в тот вечер я покинул его дом, гадая, чем была «точка, не имеющая измерения», и кто или что составляло «Работу».         Перед закатом по берегу я дошел до того места, где я должен был встретиться с Хамидом, чтобы посмотреть, как садится солнце. Вокруг не было ни души; не считая трех рыбаков, чинивших свои сети около кафе, я был один. Я не видел Хамида со времени ланча, и из комнаты на первом этаже не доносилось ни звука. Должно быть, девушка до сих пор была с Хамидом.         Я прождал на скалах долгое время, но никто не пришел. Было уже совсем темно, когда я решил вернуться домой, чтобы посмотреть, что случилось. В окнах горел свет, и я слышал грохот посуды на кухне. Я постучался и вошел. Хамид никак не объяснил, почему не пришел, а я не спросил. Он знаком пригласил меня сесть, и поставил передо мной блюдо с черными оливками, немного белого сыра и стакан вина. — Ешь, — сказал он, — ужин будет немного позже.         Я наблюдал, как он режет овощи около плиты, поражаясь, сколько силы было в каждом его движении. В Лондоне я видел то же самое. Он никогда не разговаривал, готовя еду, потому что, как он говорил, это священное действие, и оно требует делать все осознанно и с уважением: «Будь благодарен за все, что дает тебе жизнь, — говорил он, — и делай себе хорошую пищу для Господа».         Я съел несколько оливок. Они были совершенно необыкновенные, не похожие на все те оливки, которые я ел до этого, и я задавался вопросом, где он их раздобыл. Когда он закончил готовить, я спросил его об оливках. — А-а, — сказал он, — чтобы получить такие оливки, как эти, требуется очень специфический процесс. — Он сел ко мне, и я налил ему немного вина. — Давай попробуем оливки, поскольку они прошли через многое, чтобы стать такими вкусными, какие они есть. — Потом он начал смеяться, и его живот трясся, раскачивая стол: — Эти же оливки ты ел в Лондоне много раз, — сказал он, — почему ты не заметил их тогда? Но если бы ты заметил, тогда, возможно, ты не проделал бы весь этот путь до Анталии, чтобы узнать о них.         Чтобы приготовить оливки, такие же как эти, первое, что ты должен сделать — это купить оливки самого лучшего качества, какие сможешь найти. Затем их надо тщательно промыть несколько раз, чтобы из них вышла вся соль. Ты понимаешь? — Я кивнул, стараясь запомнить, чтобы иметь возможность приготовить нечто подобное. — Затем берешь чисто вымытую банку, она должна быть совершенно чистой. Кладешь в нее вымытые оливки и заливаешь кипящей водой. Оливки должны набухнуть. Оставь их в воде достаточно для того, чтобы они увеличились, но не слишком долго, иначе у них лопнет кожица. Затем вылей воду, добавь несколько долек лимона и свежую мяту. И, наконец, наполни банку оливковым маслом, самым лучшим, какое сможешь найти, оно несет в себе аромат оливок. Плотно закрой банку крышкой и оставь ее на сорок дней и ночей. Вот тогда они будут прекрасными. Хотя, они достаточно хороши уже через неделю.         Он опять засмеялся, видя, как я стараюсь запомнить процесс приготовления. — Давай, — сказал он, — сядем за стол и поужинаем. Оливки могут подождать до завтра.         Мы говорили до глубокой ночи. Он не стал обсуждать события прошедшего дня и на все мои вопросы только отвечал: «Это другая проблема» или: «Еще не пришло время обсуждать эти вещи». Он рассказывал мне удивительные истории о Дервишах Турции и Персии. — Ты можешь познакомиться с некоторыми из них, — сказал он, — но тебе не нужно идти и искать их. Если твое намерение непреклонно, то кто-нибудь сам придет к тебе. Будь начеку — или пропустишь нужный момент.         Перед тем как я отправился спать, он сказал мне, что надо помолиться. Я пытался объяснить ему, что я не понимаю молитвы и не вижу ни значения, ни цели этого. — Тогда молись, чтобы понять, — сказал он нетерпеливо. — Посвящение себя Господу необходимо на нашем пути. Вся беда в том, что ты не веришь в Бога. Ты только думаешь, что веришь. Если бы ты знал то, что знаю я, то ты бы молился, но моя молитва не имеет формы. И где твоя любовь и благодарность? Как много раз за день ты не забываешь сказать «спасибо тебе»? Ты полностью зависишь от Бога, и это ему должна быть направлена вся твоя благодарность. До тех пор, пока ты действительно не станешь благодарным, ты всегда будешь отделен от Бога. Ты забыл о молитве, потому что ты забыл о своей зависимости от Него, — и молитва стала просто напрасным повторением слов. Это не молитва. Молитва, о которой я говорю, это молитва из сердца, состояние, когда вся жизнь становится молитвой. Ты должен просыпаться по утрам, восхваляя Его, и ложиться спать с благодарностью за то, что было дано тебе. Он может явиться колючкой, на которую ты наступишь, чтобы пробудиться. Он может явиться ласковым ветром или дождем. Неважно, как Он явится и что принесет с собой, необходимо, чтобы ты был благодарен и признателен Ему, поскольку хвала и благодарность подобны двум поднятым рукам в молитве.         Он долго молчал. — Один великий Суфий однажды сказал: «Сделайте Господа реальностью, и Он сделает вас правдой». Начинай сейчас, этим вечером понимать значение этого. Ты же хочешь встретиться с Богом лицом к лицу?         Получив резкую отповедь и чувствуя себя пристыженным, я начал, сначала очень тихо, посылать свою благодарность. Казалось, что слова ждали, пока их произнесут. Они потекли в своем порядке.         Был и ответ. Из благодарности выросла радость, которая убрала напряженность и сомнения. Ответ был настолько незамедлителен, что я моментально усомнился и открыл глаза. Хамид все еще был здесь, сидя напротив меня. Когда я закрыл глаза, то вновь почувствовал, как облегчение заполняет мое сердце.         Некоторое время мы сидели молча. Когда, наконец, я поднялся, чтобы пойти к себе в комнату, Хамид улыбнулся мне как бы издалека. В этот вечер мы больше не говорили.                 ПЯТАЯ ГЛАВА         За каждым твоим «О, Господи» скрывается тысяча «Вот он я».         Это знание душа получает от души, — значит не из книги, не словами. Если знание тайн приходит после опустошения ума, оно становится озарением сердца.         Мевлана Джелалэддин Руми         На следующее утро, как обычно, я пришел в комнату Хамида в 7 утра, но он еще крепко спал. На самом деле он храпел, глухие раскаты доносились из-под одеяла. Комната была завалена книгами и бумагами, и я догадался, что он бодрствовал почти всю ночь. Мое внимание привлекла кипа бумаг рядом с его кроватью, сложенная более аккуратно, чем остальное. Заголовок на первой странице гласил: «Путь служения и отказа — трактат о Суфийских мистиках XIII столетия». Под заглавием была цитата:         Земля и песок горят. Приложи свое лицо к горящему песку и к земле на дороге, поскольку все, кто ранены любовью, должны нести отпечаток на своем лице, шрам должен быть виден. Пусть будет виден шрам сердца, ведь по шрамам узнают людей, идущих путем любви.         Пророк Мухаммад (Мир и благословение ему)         Не в первый раз я поражался Хамиду. Кроме тех вечеров, что я провел с ним в его лондонской квартире, его жизнь была для меня тайной. Иногда я пытался разузнать что-нибудь, но он всегда уводил разговор в сторону, говоря, что его жизнь — это его жизнь, и мне нечего задавать вопросы. Его стремление сохранить тайну было столь велико, что я действительно не имел ни малейшего представления, кем он был.         Я гадал, был ли Хамид дервишем. Бумаги около его кровати заинтриговали меня, и я наклонился, чтобы взглянуть на них. Раскатистый храп все еще раздавался из-под одеяла, и хотя я знал, что вторгаюсь в его личную жизнь, соблазн был слишком велик, чтобы отказаться.         Я чуть было не взял верхний лист бумаги, когда Хамид проснулся. В первое мгновение он не заметил, что я был в комнате. Затем, когда он увидел меня, склоненного над бумагами, он сел в кровати, его лицо было искажено гневом: — Что ты здесь делаешь? Ты так ничему и не научился? Ты вошел в мою комнату без разрешения и имеешь наглость рыться в моих вещах! Что еще ты сделал? Куда еще ты заглядывал? Давай, скажи мне.         Я уверил его, что находился в его комнате всего несколько секунд и ничего больше не трогал. Я бормотал, что не хотел разбудить его, но, поскольку он велел прийти мне в обычное время, то я не знал, что делать, уйти или остаться. Я был болен от страха и стыда. — Достаточно, — прервал он мои объяснения. — Ты совершил ужасную ошибку, и, по обыкновению, я выкинул бы тебя из своего дома. Согласно нашей традиции необходимо быть безукоризненно честным и уважать достоинство человека более всего остального. Ты молод, необучен, и англичанин к тому же, поэтому тебе было позволено сделать несколько ошибок, но теперь ты должен запомнить. Отныне ты не войдешь в мою комнату, не спросив прежде разрешения, и не будешь задавать вопросов до тех пор, пока тебе не предложат. Если ты будешь аккуратен и будешь вести себя как следует, мы сможем продолжать совместное общение. Если нет, то ищи себе кого-нибудь другого. Ты не настолько важен, ты знаешь. Ты можешь быть полезным средством выражения, но тебе очень легко можно найти замену. Это понятно? А теперь иди, вари кофе и готовь завтрак, и не приходи, пока я не позову. — Прости меня, Хамид, — сказал я. — Пожалуйста, пожалуйста, прости меня. — Вон! — закричал он. — Здесь нет места для сентиментальной ерунды. Нам нужно работать, и если ты хочешь учиться, ты должен продолжать и не заботиться о старых ошибках. Правильно, что ты сказал, что сожалеешь, но не жди жалости.         Пока я делал кофе, я понял, что действительно ждал жалости, вместо того чтобы просто извиниться и понять, что все уже позади.         Примерно через полчаса я услышал окрик Хамида из комнаты. — Входи, — приказал он, — и принеси кофе. Его волосы еще были влажными после душа, и он поприветствовал меня, как будто ничего не случилось. — Итак, — спросил он, — что ты усвоил?         Вопрос был настолько неожиданным, что у меня не оказалось готового ответа. Раньше он часто задавал такой вопрос, и каждый раз я попадался в ловушку. Он позволял мне представить какую-нибудь концепцию того, что произойдет дальше, и как только я начинал осваиваться в этой ситуации, он тут же заявлял или делал что-то, разрушая любую целостность понимания. Однажды, еще в Лондоне, я спросил его об этом. Он тогда ответил: «Чтобы вступить на Путь, необходимо разбить часы. Ты должен разрушить свою модель сравнений».         Я молчал несколько минут, пытаясь придумать ответ, который бы понравился ему. — Я не знаю, как ответить тебе, — начал я. — Я недавно приехал, и поскольку был дезориентирован, то не знаю, что я усвоил. Все так ново, возможно, понадобится несколько дней, чтобы все достаточно прояснилось для меня, и я смог ответить на этот вопрос. — Ерунда, — произнес он. — Ты просто упрям и ленив. Если бы ты просто слушал и верил, ты бы смог ответить мне. Естественно, что ты усвоил что-то. — Он выделил последнее слово и наклонился, пристально глядя мне в точку между глаз. — Ну? — Я усвоил, что я действительно не знаю ничего, и что сейчас я нахожусь в самом начале путешествия. До этого момента все было только подготовкой. — Все и всегда только подготовка, — сказал он. — Это не ответ. Мы сейчас готовимся к приходу мира, но время, когда он придет, в руках Господа, а не в наших руках. Мы всегда должны находиться в состоянии подготовки. Подготовка это искусство быть бдительным. И если ты бдителен, однажды тебя могут впустить в настоящий мир. Но не надейся попасть в этот мир, если ты топчешься как лунатик во сне. Почти весь мир пребывает во сне, но не знает об этом. Ты не можешь проснуться, читая книги, в которых тебе говорят, что ты спишь. И даже когда учитель говорит тебе, что ты спишь, ты можешь не проснуться. Ты проснешься, только если сам захочешь этого, поэтому начинай работать над собой и избавься от всего мусора, чтобы добраться до природы того, кем и чем ты являешься. Пробуждение не является вопросом какого-то сверхнормального опыта. Я встречал многих людей, называвших себя медиумами, которые находились даже в еще более глубоком сне, чем те, кто ничего не знал об этом. Эти заблуждающиеся люди полагают, что если они могут вступать в контакт с неким «советчиком», это избавиет их от любой работы над собой. Они просто прикрывают свою боль еще одним набором иллюзий.         Единственное, что нужно сделать, это познать Единство Господа; тогда будет дано все. Если ты пытаешься найти Его фрагменты, аспекты Единой Реальности, то находишь лишь куски, а где же Единство? Если ты останавливаешься, чтобы полюбоваться цветами, то можешь забыть о том, что ты ищешь, и остаться с цветами. Конечно, они красивы, но чего хочешь ты? Всегда наиболее тщательно анализируй свои побуждения, внимательно присматривайся к тому, что ты делаешь и почему ты это делаешь. Непрестанно ищи свою истинную природу, но не для себя. Ты понимаешь?
	Я слушал и чувствовал, что я на самом деле понял кое-что из того, о чем он говорил. Если ты пытаешься развить собственную личность (о существовании которой ты на самом деле не знаешь), то ты развиваешь иллюзию. Только если ты работаешь над собой для чего-то более великого, чем понимает разум, тогда можно сказать, что ты делаешь нечто полезное или даже конструктивное.         Я рассказал о своих чувствах Хамиду. Он казался довольным и несколько раз произносил: «А-а». Наконец он прервал меня, чтобы спросить, действительно ли мне понравились оливки. Он еще раз застал меня врасплох. — Конечно, понравились, — сказал я смущенно. — Я же сказал тебе вчера вечером, какие, по моему мнению, они были вкусные, и попросил тебя рассказать, как их нужно готовить, чтобы я смог приготовить их сам. — Но ты не насладился ими в полной мере, если не понял их. Уразумел?         Что он мог иметь в виду, спрашивая, понял ли я их? Это были прекрасные оливки, конечно, но как можно понять оливку? Я отчаянно искал ответ, в то время как Хамид беспристрастно смотрел на меня, прихлебывая кофе. Наконец, с раздраженным видом он сказал: — Ты же не настолько глуп, чтобы думать, что я говорил только об оливках, не так ли? Неужели ты действительно воображаешь, после всего этого времени, после всех этих вещей, о которых я говорил, что я буду тратить свое время, просто говоря об оливках? Иногда ты меня разочаровываешь. Слушай же, ради Бога. Ты здесь, чтобы учиться, так иди и прочисти свои уши и будь начеку. Любую историю, которую я могу рассказать тебе, можно понять на нескольких уровнях. Если ты находился на таком уровне, чтобы только послушать, как готовятся хорошие оливки, это одно дело; но ты должен быть в состоянии подняться выше этого, и, в любом случае, я не стал бы рассказывать об этом, если бы не знал, что ты можешь понять. Теперь слушай внимательно.         Соль, законсервировавшая оливки в бурдюках, — это обусловленность твоей жизни. От нее надо избавиться, прежде чем можно начинать делать какую-то настоящую работу. Чтобы достичь самых лучших результатов, нужно выбирать самые лучшие оливки, самого прекрасного качества. Оливки можно рассматривать как разнообразные аспекты себя самого; или можно сказать, что каждая оливка это отдельная личность, которая может быть полезна для Работы. Говорят: «много званных, но мало избранных». Банка, которая должна быть тщательно вымыта, во всех смыслах, это или твое тело, или пространство, занимаемое твоей группой. Вода принимает цвет сосуда, в котором находится, и мы хотим, чтобы эта вода была чистой, как горный поток. Вот почему так важно ритуальное омовение. Но мы уже говорили об этом.         Оливки становятся очень чувствительными после того, как из них убрали все консерванты, поэтому их помещают в банку осторожно и мягко и, конечно, осознанно. Затем следует кипящая вода. Это первое крещение, крещение водой. Это полное крещение, которое, в некотором смысле, в относительном мире очень болезненно. Ты должен понять, что этот путь требует осознанного страдания. Запомни, что на розовом кусте безупречная роза может вырасти только после правильной обрезки. Обрезка может ранить растение на время, но если растение в состоянии понять необходимость, оно каждый раз должно наполняться радостью при виде садовника с ножницами. Вступая на этот путь, мы должны понять необходимость страдания.         Вода остается в банке ровно настолько, чтобы оливки набухли. Кожица не должна лопнуть, поскольку если одна оливка будет испорчена, остальные погибнут. Повар должен знать, как долго вода должна оставаться в банке и при какой температуре.         Затем повар добавляет лимон и мяту. Какая хорошая смесь ароматов! Ты должен попробовать ее с жареным ягненком — великолепно! Это идеальная смесь кислоты и щелочи, положительного и отрицательного, инь и ян. Добавив, наконец, оливковое масло, мы приводим оливки в равновесие. Это заключительная часть процедуры и второе крещение. Это крещение Духа, сущности самих оливок.         Это алхимия, ты видишь, и это великая загадка. Ты должен добавить нечто в тигель, котелок, что станет сущностью того, что ты готовишь. Затем ты тщательно закрываешь крышку и оставляешь его на сорок дней и ночей, время, необходимое для того, чтобы прошли некоторые аспекты созидательного процесса. К концу этого срока все должно быть прекрасно смешано. Лимон и мята должны смешаться с оливковым маслом, плоть оливок и масла, смешанные с другими ингредиентами, должны стать единым целым. Цикл завершен, и все вернулось к своему источнику. — Он улыбнулся мне, заметив мое изумление. — Видишь, необходимо видеть дальше внешней стороны вещей. На свете, тем не менее, есть настоящие повара, и если бы ты смог есть приготовленную ими пищу, ты получил бы все, что необходимо для превращения непробужденного человека в человека, который своими глазами видит вселенную, своими ушами слышит дуновения ветра и прикасается к рукам Господа.         На минуту воцарилось молчание. Волны бились о скалы, и с площади до меня доносился лай собаки. В этом молчании было заключено спокойствие — и страстное желание. Я как никогда хотел, чтобы умерло все, что находилось в моем изолированном и эгоистичном мозгу, чтобы я мог превратиться во что-то истинное, в знание. Я хотел иметь возможность вернуться к повседневной жизни с рассказом о реальном мире, с чем-то, что могло бы помочь людям.         Хамид внимательно смотрел на меня. Мне нечего было сказать, но он выглядел довольным. — Хорошо, — сказал он. — Сейчас ты приобрел малую часть знания. Хотя на самом деле малая часть знания это опасная вещь, поскольку она делает тебя настолько уязвимым, что тебя можно легко смахнуть с пути. В стремлении познать свою истинную природу можно быть открытым или открыться самому тому невидимому миру, который является более могущественным, чем тот мир, который ты можешь ощущать привычными чувствами. Ты можешь думать, что атомная бомба это мощная вещь, но она ничто по сравнению с силами стихии. Об этом можно говорить только тогда, когда ты намного сильнее, то есть когда ты пребываешь в состоянии полной уверенности. Во всяком случае, сейчас твое тело слишком слабое, потому что ты много сомневаешься и очень упрям. Тело всегда теряет энергию и слабеет, когда появляются сомнения. Но когда есть истинная вера, то все источники энергии становятся доступными для нас. Тебе еще предстоит длинная дорога. С завтрашнего дня ты будешь больше работать над своим телом. Поскольку ты долгое время был вегетарианцем, тебе надо быть осторожным с потреблением белков. Когда ты вовлечен в Работу, тебе требуется больше белка, чем обычно, потому что ты должен быть в состоянии сжечь все, что попадает в твое магнитное поле.         Когда ты со мной, и мы открыты и работаем вместе — это прекрасно; но когда это не так, то ты должен хорошо питаться, хорошо спать и хорошо заниматься любовью. — Он искоса посмотрел на меня, и я понял, что он говорил мне что-то, чего я не смог услышать. — Когда ты приходишь посидеть со мной, приготовься и будь открытым для всего, что будет дано тебе. В остальное время гуляй и наслаждайся солнцем и свежим воздухом. Не задумывайся над этим, если я не выдам тебе точных наставлений.         Я расскажу тебе еще одну историю. В Лондоне живет прекрасный учитель. У нее есть ресторан и большую часть времени она проводит там, но лишь немногие знают, кто она и какими знаниями владеет. Однажды я слышал, как она сказала одному молодому человеку, который также был моим учеником: «О, послушай меня, друг. Движение в Лондоне просто ужасное. На дорогах слишком много машин, люди злы и невежливы друг с другом. Машины едут и сталкиваются, случаются разнообразные неприятности. И теперь, когда ты приобрел немного, совсем немного знаний, ты должен научиться водить свою машину. Я — я очень хороший водитель. Я управляю своей машиной. Я не сталкиваюсь с машинами других людей, даже если они сталкиваются друг с другом. Я управляю своей машиной и наблюдаю, поэтому я делаю верные маневры. Запомни, сейчас ужасное движение во всем мире. Ты должен научиться быть хорошим водителем, когда ты находишься на дороге. — Ты думаешь, что она говорила только об автомобилях? — спросил Хамид. — Нет, она говорила о движении в невидимом мире, которое сейчас увеличивается. Оно увеличивается, потому что оно агрессивное и его не признают. Так и люди, не зная о природе вещей, оказываются идущими по дороге, и прежде чем они восстановят контроль над ситуацией, происходит авария, и только чудом они оказываются невредимыми. Слушай, что я скажу, и молись, чтобы понять, а потом запомни, что понял.         С этим он поднялся, потянулся и, к моему изумлению, громко рыгнул. Я понял, что урок был окончен. — Сейчас время для ланча, а тебе пора еще и отдохнуть. Мы выпьем немного ракии, а потом, возможно, полежим на берегу. Ты когда-нибудь пил ракию? — Нет, — ответил я. — Я даже не знаю, что это. — Тогда тебя ожидает сюрприз. — Его глаза сверкнули, и он немного протанцевал по ковру, кружась с вытянутыми руками. При этом он раскачивал руками, и его пальцы двигались как у индийского храмового танцовщика. — Здесь танцуют только мужчины, — сказал он. — Когда-нибудь мы станцуем вместе. Но, поскольку ты англичанин до мозга костей, у тебя могут возникнуть неправильные мысли! — Он громко рассмеялся и, все еще пританцовывая, обнял меня. — Не волнуйся, — сказал он мне. — Тебе еще многому надо научиться, и танцы пойдут тебе на пользу. Я постараюсь пригласить цыган из соседней деревни. Ах! Какую музыку они играют! Мы будем есть только пойманную рыбу, и я познакомлю тебя с моим другом Мустафой. Он влюблен, а когда он влюблен, то он поет как ангел. Ну да. У нас будет вечеринка, и как повернутся планеты, так повернемся и мы. А ты, мой друг, научишься быть мужчиной и вести себя как мужчина. — Я должен спросить тебя об одной вещи, — я долго раздумывал, прежде чем задать этот вопрос. — Пожалуйста, скажи мне, кто эта девушка в комнате в нижнем этаже ? Он резко обернулся и посмотрел мне в лицо. — Я же сказал тебе, — закричал он, — что ты не можешь задавать вопросы, пока не придет время, и тебе не дадут разрешения. Когда наступит нужный момент, ты получишь все, что тебе нужно знать. Это мое последнее предупреждение. Не спрашивай о вещах, которые тебя не касаются!         Я последовал за ним в кафе на площади. Он шел быстро, не глядя по сторонам, и я не знал, нужно ли было мне идти за ним или нет. Я шел в нескольких шагах позади него. Когда мы вошли в кафе, хозяин бросился, чтобы поприветствовать его, но Хамид отодвинул его в сторону. Он сел за столик с видом на рыбачьи лодки и громко приказал принести ему бутылку ракии. Я стоял на пороге открытой террасы до тех пор, пока он не приказал принести еще один стакан и жестом велел мне сесть напротив него. На дно каждого стакана он налил бесцветную жидкость, а затем до краев заполнил их водой. Жидкость приобрела молочный оттенок, напоминавший абсент. Он молча поднял свой стакан, коснулся им моего и выпил все одним глотком, показав, что я должен сделать то же самое. Я сделал большой глоток. Это было ужасно! Напиток обжег мое горло, мурашки побежали у меня вверх и вниз по спине, язык свернулся в трубочку. Я пытался улыбнуться ему, но моя челюсть застыла в положении, как будто я только что покинул зубного врача. Хамид уже вновь наполнил мой стакан. — Выпей, — скомандовал он, — но теперь одним глотком.         И что это за духовное обучение? Одним судорожным глотком я осушил содержимое стакана.         Когда я вновь смог дышать, я посмотрел на него. Он уже налил себе второй стакан и разговаривал по-турецки с официантом. Не поворачиваясь, чтобы взглянуть на меня, он плеснул в мой стакан еще, наполнил его водой и продолжал разговаривать. Я осторожно отхлебнул, вкус напитка вызывал во мне отвращение, но я не хотел обидеть Хамида, который, казалось, получал огромное удовольствие. Напиток оказал на меня странное действие. Видимый мир становился все более плоским в двух направлениях, пока наконец я не понял, что, должно быть, совершенно пьян. — Что с тобой? — спросил он резко. — Ты не умеешь пить! И это ты — англичанин? Алкоголь в умеренных дозах не вреден. Но ты выпил слишком много на пустой желудок. Это глупо. — Но это ты наливал мне! — И что с того? Разве у тебя не было выбора, пить или не пить? У тебя был выбор, но ты пошел напролом и выпил то, что было непривычно для тебя, и теперь ты совсем пьян. Не глупо ли это? Ты должен научиться быть проницательным и, если нужно, не подчиняться. А теперь иди и выбери на кухне то, что ты будешь есть. Я уже сделал свой заказ.         Я вдруг очень рассердился. Это была просто манипуляция. Он поставил меня в положение, из которого я не мог вывернуться, и теперь обвиняет меня в глупости. В какую игру он играет? В Лондоне он говорил, что нехорошо пить больше, чем немного вина за ужином, а здесь он набирается этого омерзительного на вкус напитка и велит мне делать то же самое. В самом деле, он велел мне сделать это...         От алкоголя меня штормило, а кроме того, он высвободил во мне столько злости, о которой до этого я и не подозревал. В кухне, куда я пришел, чтобы из больших дымившихся кастрюль выбрать себе то, что хотелось, я начал кричать на официанта, вертевшегося около меня с блокнотом, объясняя по-английски, что я не знаю, чего я хочу, и что мне все равно и что я хотел бы снова оказаться в Лондоне, где все происходило иначе.         Не понимая, что я говорю, он терпеливо улыбался мне, и когда я, наконец, показал на какие-то блюда, он все записал и проводил меня к столу. — Ну хорошо, — вновь начал Хамид. — Какой урок ты извлек из всего этого? Если ты выпьешь еще, то, возможно, ты сможешь видеть более ясно.         Он налил еще раз в мой стакан и протянул мне его. Я выпил на этот раз даже не поморщившись. Я едва ли что-то чувствовал и был на грани того, чтобы распоясаться окончательно и начать кричать на него, на официанта, на ресторан. Все стало кружиться вокруг меня и неожиданно я почувствовал, что пришло время танцевать. — Давай потанцуем, — сказал я Хамиду, пошатываясь. — Я испытываю непреодолимое желание танцевать. Может быть, ты научишь меня турецким танцам.         Я двинулся к центру площадки. Хамид даже не пошевелился. Он просто сидел и ел свой ланч. — Давай,— кричал я,— давайте все потанцуем. — Я почти упал на руки официанта, подошедшего ко мне. Закружив его в старинном вальсе, я двигался по полу в сторону столика. Свободной рукой я пытался поймать Хамида. — Все должны танцевать вместе. Как прекрасно быть живым!         Затем, в последнем порыве, я споткнулся о ножку стола и рухнул прямо под ноги Хамиду с официантом, распростертым позади меня.         Удар немного отрезвил меня. Официант со смехом отряхивал одежду, но Хамид угрожающе молчал.         Он встал, склонившись надо мной, поскольку я лежал на земле, пытаясь сосредоточиться на внешнем мире. — Это, — сказал он, — было наиболее отвратительное из всех представлений, которые я видел. Разве я не говорил, что тебе не следует пить? Немедленно отправляйся домой и ложись спать.         Каким-то образом я добрался до дома и рухнул в постель. Ракия ввела меня в странное состояние полусна и полубреда, где я был раздавлен страхом и ощущением вины. Я не был уверен, действительно ли вел себя так плохо в ресторане, или вся сцена была только плодом моих фантазий; в любом случае ощущение потери и подавленности еще раз ставило под сомнение цель моего пребывания здесь.         Невероятно, но это был всего третий день моего пребывания в Сиде; я потерял всяческое чувство времени.         День с Хамидом нельзя было измерить часами. Время постоянно дробилось. Удары ломали цикл нормальной жизни. Мне никогда не позволяли быть самодовольным, спорить с самим собой или оправдывать собственное замешательство. Одно замешательство следовало за другим с такой скоростью, что мой разум, привыкший к линейному мышлению, скоро достиг состояния смятения. Внезапно я припомнил, как Хамид говорил мне: «Божественное руководство заключается в том, чтобы довести человека до состояния ошеломления». Но к замешательству прибавился всепоглощающий страх, что мой разум не выдержит. Могу ли я противостоять тому, что лежит за пределами разума и сознания? Единственной надеждой, как казалось, была безграничная уверенность в том, что страх, затуманивающий реальность бытия, пройдет. Возможно, если бы я освободился от этого, то смог бы слышать и видеть достаточно отчетливо, чтобы понять, что стоит за этим необычным путешествием. Но как стать свободным? Хамид говорил мне, что, как это ни парадоксально, но на пути познания те, кто сомневаются больше, часто становятся лучшими гностиками. Верить и сомневаться одновременно — это означает бросить себя в непознанное и в то же время постоянно задавать вопросы, чтобы мотивы всегда оставались ясными — как это может быть?         Лежа на кровати в этом полубессознательном состоянии, вызванном ракией, я понял, что испытывал скорее страх перед непознанным, чем знакомый страх неприятия. Каждый вступающий на духовный путь поступает так же по причине какого-либо неприятия; иначе не было бы никакого поиска. Если человек ощущает себя полностью принятым, то что же тогда нужно искать? Страх перед непознанным, с другой стороны, это то, с чем каждый повстречается раньше или позже. Я понял, что был заперт в этом страхе. Возможно, поэтому Хамид заставил меня напиться, сделав меня более гибким с тем, чтобы я смог увидеть проблему. Я почувствовал себя лучше, понял, что я опять оправдываю себя, пытаясь найти еще один утонченный способ отказаться от подчинения чему-то более великому, чем я сам. Я решил пойти прогуляться по берегу, чтобы избавиться от похмелья, а затем пойти и увидеться как можно скорее с Хамидом.         Берег был пустынным, с океана дул холодный ветер. Я пробежал по берегу и взобрался на вершину амфитеатра. Глядя на разрушенную арену, было легко представить себе те дни, когда греки и римляне жили в Малой Азии, когда в представлениях, разыгрывавшихся вэтом самом амфитеатре, человеческие существа использовались в качестве приманки для оголодавших животных. Многое ли изменилось за две тысячи лет? Те же самые вопросы до сих пор остались без ответа. Возможно, что ответов просто не существовало.         Движение слева сзади меня прервало ход моих мыслей. Я неожиданно смутился, как будто я был нарушителем, и притворился, что рассматриваю одну из разбитых колонн. — Мархаба, — произнес голос. — Приветствую. — Я повернулся и увидел старика, сидящего прямо позади меня на одном из сидений. Он улыбался и держал в руках корзинку яиц. — Мархаба, — ответил я и услышал быстрый поток турецкой речи. Я улыбнулся, извиняясь, и попытался объяснить с помощью полузабытой фразы из разговорника, что не понимаю его. Он слушал очень серьезно и несколько раз произнес: «А-а». Затем, посмотрев на меня испытующе, он спросил: «Мусульманин?» Припомнив наставления, я слегка наклонил голову, приложил свою правую руку к сердцу и произнес: «Алхамдолаллах» — «Благословение Господу».         При этих словах он спустился, чтобы сесть рядом со мной, и горячо пожал мне руку. Несмотря на то, что он застал меня врасплох, я старался не выглядеть слишком смущенным. Он что-то долго говорил, но я мог только кивать в знак согласия. — Аллах, — заявил он. — Мохаммад Расул-Аллах. — Затем, приложив руку к сердцу, он представился: — Дервиш. Дервиш.         Я уставился на старика, понимая, что я, наконец, нашел — а, вернее, был найден — настоящим Дервишем! «Дервиш», — повторил он в третий раз и продолжил свою быструю речь по-турецки. Единственным знакомым звуком в этом потоке слов было «Мевлана». Каждый раз, когда он произносил его, он останавливался и смотрел на меня вопросительно. Я кивал и понимающе улыбался, хотя смысл его слов был выше моего понимания. Затем он взял мою руку и поцеловал ее. Придвинувшись ко мне поближе на каменном сиденье, он взял мою правую руку своей левой рукой и начал петь, его туловище раскачивалось взад и вперед, а голова ритмически двигалась из стороны в сторону. «Ху-Аллах», — пел он. Странно, но его голос был одновременно тонким и резонирующим, как будто звук проходил через него с большого расстояния. Он остановился и посмотрел на меня в ожидании: «Ху», — сказал он, положив свою правую руку мне на сердце. «Аллах», — он поднял свою руку к моему правому плечу. Как-то неуверенно я начал петь вместе с ним.          «Ху-Аллах, Ху-Аллах». Мое тело отвечало ритму, и, казалось, что каждый слог получал свое существование от самого себя, как будто звук и я были единым целым, каналом для выхода некой большей силы. Я чувствовал, что «Ху» находится высоко в моем горле, подобно кусочку океана, заключенному в морской раковине; «Аллах» вибрировал в моем сердце, глубоко и мощно. Я слышал и чувствовал звуки, но они выходили без всякого усилия, как будто я попал в измерение, которое существовало вечно, и позволил ему некоторое время течь сквозь меня.         Радость, которую я сначала испытал от этой неожиданной встречи, дала дорогу глубокой внутренней любви и убежденности, что все-таки существует нечто помимо разума; существует Господь; существует настоящий источник всей жизни. Мой страх ушел, оставив вместо себя полную уверенность в настоящем моменте и в этом старике, сидящем около меня.         Он изменил свою песню, оставив только слово «Аллах» и, произнося имя Господа с такой страстью, которая почти столкнула меня с каменного сидения. Воздух внутри меня теперь спрессовывался в солнечном сплетении, а затем он поднимался в сердце, вырываясь из моего сердца наружу на втором слоге этого слова. Этот феноменальный мир, мое тело, амфитеатр и берег, даже мое прошлое, все исчезло, поглощенное этим Именем. Больше не было будущего, было только это мгновение.         Пот катился по моему телу, и мы оба дрожали. Я был унесен в мир света и звука, в котором исчезла вся боль, все сомнения, и страдания, и страх. Неожиданно я почувствовал, как он сжимает мою руку, и понял, что он перестал петь, а я слышал только собственный голос. Я пытался открыть глаза, но не мог. Я услышал его долгий призыв, мягкий как ветер. Он отпустил мою руку и сзади потер мне шею. Когда я открыл глаза, он сидел прямо передо мной. Через него проливалось столько любви, что я едва мог взглянуть на него. Произнеся еще раз «Ху», он наклонился и лбом коснулся земли, показывая, что я должен сделать то же самое. Затем он взял обе мои руки и поцеловал их, а потом поднял и поднес их к своему лбу таким же образом, как это сделал Шейх в Стамбуле. Минуту мы сидели в молчании, потом он поднялся и наклонился, чтобы помочь мне. «Нет, нет», — протестовал я, но он твердо взял меня за руку, отряхнул от пыли мою одежду и повел меня по ступенькам вниз к берегу. Затем он низко поклонился мне и, попрощавшись, повернулся и пошел по берегу. Я повернулся и отправился в противоположном направлении, чтобы отыскать Хамида.         Солнце уже садилось, когда я вернулся в дом. Вопросы, которые я хотел задать Хамиду вечером, улетучились из моей головы. Вместо этого, войдя в дом, я обнаружил, что вообще ничего не могу произнести. Хамид посмотрел на меня испытующе и подал мне кофе: «Ты спал?» — спросил он. Я покачал головой и попытался объяснить, что произошло этим вечером, но никак не мог найти слов, и мне ничего не оставалось, кроме как улыбаться и пить кофе. Никто никуда не спешил, и мы довольно долго сидели молча. Наконец, я смог объяснить, что я испытал. Хамид слушал внимательно, иногда задавая вопросы об определенных деталях этого вечера. Когда я закончил, он спросил: — Ты знаешь, что все это значит? — Немного, — ответил я. — Я знаю, что «Аллах» означает Господь, а «Ху» означает Он. Я слышал, что «Ху» — это первый звук, появившийся во вселенной. Но когда я спрашивал тебя об этом в Лондоне, ты не говорил вообще ничего. — Тогда еще не пришло время, но теперь, когда ты получил такой подарок, мы немного поговорим об этом. Сегодня ты можешь задавать любые вопросы».         Но вместо того, чтобы дождаться моих вопросов, Хамид продолжал говорить. — Первая важная вещь, которую ты должен усвоить это значение слова зикр. Это арабское слово и оно буквально означает «воспоминание». Это является ежедневной практикой следующих по Пути. Существует много способов исполнения зикров, один из них тот, который был дан тебе сегодня. Звук «Ху-Аллах» используется многими орденами Дервишей. Из того, что ты рассказал мне о старике, которого ты встретил сегодня вечером, я понял, что он является Дервишем ордена Мев-леви, последователем Мевланы Джелаледдина Руми, что находится в Коньи. Это значит, что скоро тебе предстоит отправиться в Конью и засвидетельствовать свое почтение Мевлане.         Не дав мне ни единой возможности спросить о предполагаемом путешествии в Конью, он продолжил: — Ты можешь спросить, почему необходимо исполнять зикр, особенно с тех пор, как ты перестаешь быть ортодоксальным мусульманином. Ответить на этот вопрос непросто. Сначала нужно узнать значение зикра на многих уровнях, а затем ты найдешь для себя ответ. Полный зикр, который произносят мусульмане, звучит «Ла иллаха илла 'лла», что означает «Нет Бога, кроме Аллаха», но Дервиши произносят «Ла иллаха илла 'лла' Ху», что означает «Нет Бога, кроме Него, кто и есть Бог». Это говорит нам о том, что когда мы отвергаем наше обособленное существование и принимаем вечное присутствие Господа, то открывается еще большая реальность, лежащая в другом измерении.         Мы не являемся приверженцами религии или формы. Мы подразумеваем внутреннее значение, внутренний поток Истины, который выделяют все религии. Наш путь не является путем тех, кто не может оторваться от формы. Это для тех, кто хочет двигаться прямо к Сути. Зикр у ортодоксов звучит «Аллах-Ху»: «Он — Бог», а Дервиши говорят « Ху-Аллах».         Существует много способов исполнения зикра, и учитель должен знать уровень ученика, чтобы дать ему правильный вид зикра. Не должно отказываться от формы, если ученик все еще нуждается в форме. Правило гласит, если ученик не готов отказаться от формы, тогда дай ему упражнение, — он рассмеялся, откинувшись на стул. — Но нужно, чтобы ты знал о зикре, — продолжил он, — поскольку правду можно узнать лишь если ты постоянно находишься в состоянии воспоминания, ты всегда осознаешь. Я могу обучать только исходя из собственного опыта, поэтому я научу тебя воспоминанию о Господе через зикр. В других традициях, конечно, существуют другие методы, как, например, в христианстве постоянное повторение молитвы Иисусу «Господи, помилуй». Но ты никогда не должен сравнивать пути, или считать, что один лучше другого, поскольку такие суждения вызывают только разделение и дисгармонию. Что важно, так это поминание, обращение к Богу. Если оно приходит только из головы, то тогда ничего не произойдет. Только если зикр повторяется в сердце, ты получишь ответ на свои молитвы.         Ты можешь поинтересоваться, почему я обучаю тебя, европейца, исполнять зикры по-арабски. Дело заключается в звуке. Арабский это живой язык, наиболее близкий по звучанию к древнему арамейскому, от которого произошли иврит и арабский, а у самих звуков существуют определенные смысловые оттенки, которые невозможно перевести на другой язык.         Отныне ты будешь продолжать исполнять особую форму зикра, которую ты узнал сегодня. Каждый день ты должен размышлять над значением слов. Полным значением слов «Ла иллаха илла 'лла' Ху» является «Нет, нет Бога, кроме Него, кто и есть Бог». Ты начинаешь с отрицания, отрицая все таким образом, что остается только Он. Это значит, что ты отказываешься от своей маленькой воли в пользу большей воли, Воли Господа. Когда ты сделал это, ты утверждаешь его имя криком «Аллах», а затем, если ты очень спокоен и внутри тебя пусто, ты можешь услышать его ответ — «Ху», «Я есть то, что я есть». Это ответ из-за пределов запредельного, звук потока Божественной Сути, выше всяких определений.         Мы начнем с завтрашнего утра. Сначала ты должен осознать значение слов, затем повторить зикр полностью, «Ла иллаха илла 'лла' Ху», тридцать три раза, потом ты должен произносить зикр «Ху-Аллах», как научил тебя, старик настолько долго, насколько ты сможешь быть сконцентрированным в сердце.         Пообещав Хамиду, что начну исполнять зикры с утра, я спросил его, знал ли он этого старика и откуда он пришел. — Разве это важно? — спросил он. — Почему ты всегда так любопытен? Важно то, что он был там, и ты тоже был там — оба в одно и то же время в одном и том же месте — и вы встретились. Я не думаю, что так важно, кто он. Момент уже прошел. И кто знает, возможно, старика там и вовсе не было, он был только в твоем воображении. — Но я видел его, и он научил меня исполнять зикр, — возразил я. — А-а, но не заключено ли все внутри тебя? — Последовала длинная пауза. — Хорошо, — наконец сказал он. — Это было достаточно сложно. Но однажды ты поймешь, что все то, что ты переживаешь внутри, проявляется во внешнем мире, чтобы ты смог увидеть себя, подобно отражению в зеркале. Нет, я не знаю, кто он был. Возможно, он просто проходил мимо. Они иногда так делают. Или, может быть, он нес корзинку яиц для своей семьи. Если это так, то ты встретишься с ним еще раз, а если это не так, ты не увидишь его. Ты всегда должен помнить, что существует Одно Абсолютное Существо. И поэтому, если ты повстречаешься с этим Дервишем или с другим, это разнообразие Единого, что и является чудом; на самом деле ты увидишь всего лишь другое проявление этого Существа. Это ты уже понимаешь? Видишь ли, два мгновения никогда не бывают одинаковыми — это чудо жизни. Одинаковость это не чудо, это разнообразие Единого, что и является чудом. Как удивительно знать, что Господь никогда не проявляется одинаково дважды, поэтому каждое мгновение — это акт полного творения. Ты помнишь, как я однажды сказал тебе, что время — это непреложный атрибут Господа?         В который раз я испытал шок и ощутил искривление времени, как будто вопрос Хамида вытряхнул мой разум за пределы возможностей текущего момента. — Я не понимаю, Хамид, как и почему все эти вещи происходят со мной. Все это так странно и, кажется, этому не находится логического объяснения. Происходят всякие вещи — например, появление Дервиша на берегу, — и все же ты ведешь себя так, будто ничего не случилось. — Но ничего и не случилось, — возразил он. — Как что-то может случаться? Во всяком случае, что ты подразумеваешь под «случается»? — Я имею в виду, что все эти события имели место, одно за другим или, возможно, одновременно, и я не знаю, что происходит, или кого или что я ищу, или даже кого или что наблюдаю. — Великолепно, — Хамид выглядел вполне довольным. — Если ты достигаешь такой точки, когда ты ничего не знаешь, и ты прекрасно осведомлен об этом, ты можешь начинать двигаться по пути. Все, что я могу сделать, так это устроить для тебя ситуации, которые помогли бы тебе дойти до этой точки. На самом деле, конечно, я не делаю ничего, поскольку существует только Господь. Мы всего лишь Его актеры на сцене, устроенной Им, так чтобы Он мог видеть Себя. Ты можешь ежедневно обдумывать предложение из Хадиса Пророка (мир и благословение ему): «Я был скрытым сокровищем, и мне нравилось быть известным, поэтому я создал мир, чтобы я мог быть известным».         Я пытался понять то, что он говорил, но чем больше я пытался, тем больше уставал, и я понял, что мой разум просто не мог понять то, что он говорил мне. Я спросил, нет ли еще кофе. — Но, может, теперь ты выпьешь ракии, ведь солнце уже зашло? — он рассмеялся и пошел за бутылкой. — Я не буду, — сказал я. — Я не хочу повторения утреннего спектакля. — Но ты должен учиться контролировать себя. Если ты не выпьешь сейчас, то как же ты узнаешь, что ты можешь? Как я тебе уже говорил, алкоголь в умеренных дозах не вреден. Выпей. — Он налил мне ракии. Казалось, что все пути к отступлению отрезаны. — Тогда только одну, — сказал я, и мы выпили молча, пока я набирался смелости задать вопрос, который постоянно был у меня на уме. — Поскольку ты сказал, что я могу задавать вопросы сегодня, то могу ли я спросить тебя еще раз, кто эта девушка, живущая в комнате на первом этаже? — Я сказал, что ты можешь задавать вопросы, — ответил он, — но я не сказал, что буду отвечать на них. Еще не время говорить о ней, но я могу сказать тебе, что она была очень больна, и я присматриваю за ней. На пути самопознания есть много опасных ловушек, когда разрушаются иллюзии, чтобы обнажить истинную природу нашего существа. Учитель, не знающий, что он делает, или развивший определенные силы без необходимого опыта или знаний, может стать причиной того, что покровы спадут раньше времени. И тогда ученику уже не за что держаться. С девушкой как раз такой случай; но есть еще кое-что кроме этого. Она ждет, чтобы ее узнали. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Ты имеешь в виду, что она хочет быть узнанной, как женщина? — Я подразумеваю, что она ждет, чтобы быть узнанной, как все женщины. Моток шерсти — это печаль матрицы ее мира. Она ищет нить, которая привела бы ее туда, где все это началось. Интересно, сколько людей в мире находятся в таком же положении. — Он посмотрел на меня долгим взглядом, и я понял, что должен обдумать вопрос на своем уровне. Он никогда ничего не говорил или не делал без цели. Я молчал, пытаясь придумать ответ, которого он ждал от меня. — Неужели ты еще не понял, что все женщины находятся в одинаковом положении? До тех пор, пока женщина не узнана мужчиной, она не может быть полностью свободной. Мужчина забыл слишком многое. Хотя, если он узнает женщину, то он освободится. Он станет целостным. Женщина, земля ждала так терпеливо, но, может случиться, что ее терпению придет конец.         Женщину прислали к нам, чтобы мы могли помочь ей, но она также является предупреждением и примером. Будь нежен и осторожен с ней. Она слаба, но есть шанс, что однажды она сможет найти конец в мотке шерсти.         Сегодня я хочу побыть один, поэтому, пожалуйста, развлекайся по своему выбору. Завтра мы отправляемся в путешествие. — Но я думал, что сегодня будет вечеринка. — Должна была быть, но это было тогда. А теперь, пожалуйста, оставь меня. Если ты увидишь девушку, и окажется, что она не ела, возьми ее с собой в ресторан. УВИДИМСЯ утром.         Я не видел ее в тот вечер. Я надеялся, что она появится во дворе, но занавески в ее комнате были задернуты, и когда стемнело, не появилось никакого огонька. Должно быть, она ушла куда-то. Я ужинал в ресторане один, размышляя о прошедшем дне и делая кое-какие заметки о том, что мне рассказал Хамид. Я легко заснул в ту ночь.                 ШЕСТАЯ ГЛАВА         На Аллаха надейся, но сначала привязывай своего верблюда.         Пословица
	Если ты будешь наблюдательным и бдительным, то в каждом моменте ты увидишь ответ на свои действия. Будь наблюдательным, и если у тебя будет чистое сердце, то в результате каждого действия в тебе родится нечто.         Мевлана Джелаледдин Руми         На следующее утро Хамид ждал меня с привычным кофе по-турецки, фруктами и хлебом, разложенными на столе. После того, как мы молча поели, он объявил: — Сегодня мы отправимся через горы к северо-западу. Я хочу посетить руины храма, посвященного Аполлону, и ты тоже можешь поехать со мной. Мы должны выехать немедленно, потому что путь неблизкий, и нам придется либо вернуться очень поздно ночью, либо заночевать где-то и вернуться только утром. Посмотрим, как пойдут дела. Сегодня будет день отдыха и развлечений после напряженности двух последних дней. А теперь иди и собирайся.         Когда я пересекал двор, занавески в окне нижней комнаты открылись, и я увидел лицо молодой женщины. Она улыбнулась и открыла дверь. Ее распущенные волосы свисали до талии, и на ней была голубая ночная рубашка. — Доброе утро, — поприветствовал ее я.         Казалось, что она не слышала, что я сказал, потому что на ее лице ничего не отразилось никакой реакции. Я забыл спросить у Хамида, могла ли она говорить, поэтому я задал ей вопрос, слышала ли она, что я сказал. На этот раз она кивнула головой, и снова робкая улыбка появилась в уголках губ. — Мы уезжаем сегодня на весь день, — продолжил я. — Вам нужна какая-нибудь помощь? Могу ли сделать для вас что-нибудь до нашего отъезда?         Она стояла в дверях, держась за ручку и пристально глядя на меня. Через некоторое время мне стало очень неуютно. — Ну хорошо, увидимся завтра, — сказал я и поспешил в свою комнату, чтобы бросить в свою дорожную сумку вещи.         Был уже почти полдень, когда мы уселись в машину. Все заняло гораздо больше времени, чем я предполагал. Хамид на пару часов исчез в маленькой комнате за занавеской. Я загрузил в старенький «мерседес» провизию для поездки, которой, если нужно, хватило бы на несколько раз, поскольку мы собирались ехать по очень безлюдной местности.         Машина была очень старая, и, хотя мотор работал довольно хорошо, тормоза были плохие, а покрышки почти лысые. Когда мы поехали, я выразил свои сомнения по поводу длительности дороги и плачевного состояния машины. Хамид был раздражен. — Верь, верь, — сказал он. — Доверься Господу и не волнуйся. Мы сделали с машиной все, что могли, так что же еще требуется от нас?         В одном из маленьких городков мы остановились в открытом кафе, чтобы выпить кофе. Рядом с нами сидел молодой человек лет двадцати; он завязал разговор с Ха-мидом. И хотя они говорили по-турецки, я понял, что разговор касался нашей поездки. Молодой человек что-то объяснял при помощи множества жестов, чертя своей вилкой на скатерти воображаемую карту. Наконец он пожал нам обоим руки, извинился и ушел из кафе. — О чем вы говорили? — спросил я. — Он рассказал, что как раз на прошлой неделе открыли новую дорогу, и она сэкономит нам по меньшей мере два часа. Видимо, она идет через горы, тогда как старая дорога проходит в долине. Он сказал, что это очень хорошая дорога, подъем на вершине немного крутой, но машина, без сомнения, легко преодолеет его. Если мы не поедем по ней, то нам придется ночевать где-то, потому что мы выехали очень поздно, а я хотел бы добраться до места сегодня к вечеру».         Как только мы поехали по направлению к новой дороге, Хамид стал очень веселым. Я никогда не видел его в таком хорошем настроении, полностью расслабленного. Одним из наших хобби было проектирование садов, и всю дорогу он показывал различные кустарники и растения, давая им характеристики и описывая их применение в медицине. Как только мы въехали на новую дорогу, он приказал мне остановить машину около крошечного кафе. Он стал кричать на людей, сидевших там, и казался очень рассерженным, показывая на землю у них под ногами и на стену за дорогой. Люди выглядели испуганными, а он, чтобы еще больше прояснить ситуацию, ударил рукой по машине, а затем велел мне ехать дальше. — Что ты сделал? — спросил я у него. — Я сказал им, что они невежественные глупцы, потому что они совершенно не знают, что окружены редкой травой, которая убивает паразитов, заражающих все вокруг».         Он все еще смеялся несколько минут спустя, когда мы услышали ужасный рев. За нами ехал очень старый мотоцикл. На нем сидели один за другим трое мужчин, все они кричали и размахивали руками, в которых были пучки травы. Я притормозил, чтобы они могли догнать нас. Мы все остановились на краю дороги. Я сидел, пока Хамид слушал то, что они говорили ему, а потом он опять кричал на них, несколько раз с силой ударив рукой по машине. Они выглядели очень смущенными, снова взобрались на мотоцикл и уехали. — Что теперь? — О, эти идиоты принесли не ту траву. Если бы они взяли эту траву, им пришлось бы провести неделю в ванне!         Вот такой был денек. Все было светлым и веселым, и даже машина, кажется, наслаждалась поездкой. Угрожающий грохот в моторе прекратился, и хотя теперь дорога шла на подъем и мы ехали на второй передаче, казалось, что все прекрасно. Но мало-помалу состояние дороги, тем не менее, ухудшалось, пока я не понял, что это уже вовсе и не дорога. Начиналась она как достаточно гладкая грунтовая дорога, но теперь мы ехали по пути, который можно было бы назвать проселком. Она была настолько узкой, что если бы мы решили повернуть назад, то у нас не было бы шанса, а если бы мы были вынуждены остановиться, то было очень сомнительно, что наши тормоза удержали бы машину на этом крутом обрыве. Я очень испугался, потому что за каждым поворотом становилось еще хуже. Слева возвышалась отвесная скала, а справа — пропасть глубиной около тысячи футов. Хамид казался совершенно невозмутимым; он сидел рядом и напевал какую-то мелодию. Я не осмеливался заговорить с ним, потому что знал, что не должен бояться. Но я боялся. Мне было ужасно страшно. И это было не из-за состояния машины и дороги; это была ответственность. Я вел машину, в которой находился учитель, ведущий по Пути, а при таких обстоятельствах любое происшествие могло стать фатальным. Напрасно я пытался обуздать свое воображение.         Дорога взбиралась все выше и выше, и каждый поворот на скорости в десять миль на пониженной передаче, казалось, длился целую вечность. Теперь колеи дороги были настолько глубокими, что невозможно было ехать в них, не боясь зацепиться днищем машины. Надо было ехать двумя колесами по подножию горы, а двумя другими по приподнятому участку между колеями. Я дрожал, и в довершение всего из мотора потянуло гарью. Должно быть, он перегрелся. Это означало, что надо остановиться, а у меня не было с собой воды.         На очередном повороте к нашей дороге слева примкнула узенькая колея. Я только успел заметить, что на нас что-то бежит, прежде чем нажал на все тормоза, какие у нас были. Молодой верблюд выскочил прямо на нас, слегка ударился о передок машины, замер на минуту, а затем побежал вниз по дороге, по которой мы поднимались. Я покрылся испариной и никак не мог унять дрожь; я совершенно утратил хладнокровие. — Почему ты остановился? — резко спросил Хамид. — Поехали. Уже темнеет, а фары у машины светят тускло.         Я просто не мог сдвинуться с места. Обе мои ноги находились на педали тормоза, а двумя руками я держался за рычаг ручного тормоза. Из-под капота поднимался дымок от мотора, и никогда в своей жизни я не был в таком отчаянии. Что делал в горах этот верблюд и откуда он здесь взялся? — Неужели ты не понимаешь, что ничего не происходит случайно? — резко спросил Хамид. — Верблюды не живут в горах, а этот бежал прямо на нас. И если бы ты не среагировал так быстро, он скинул бы нас в пропасть. Пожалуйста, перестань дрожать, и поедем. На горе могут быть и другие животные, но на самом деле это был вовсе не верблюд. — Но это был верблюд, — возразил я. — Мы оба видели его. — Откуда ты знаешь, идиот? Ты видел верблюда, но он вел себя слишком странно для верблюда, ты не считаешь? — Что ты имеешь в виду, Хамид? — теперь я уже почти плакал от отчаяния и страха и не смог бы изменить положения, если бы машина покатилась вниз с горы. — Я имею в виду, что это был верблюд, но он не был верблюдом. А теперь, пожалуйста, соберись и поезжай вверх, пока я действительно не начал сердиться.         Я сделал одно последнее усилие и заставил машину ехать. Казалось, что дорога поднимается все выше и выше. Хамид опять запел, а я до сих пор дрожал в нашем ненадежном убежище.         Солнце уже садилось, когда мы добрались до вершины горы. Вид равнин Анталии был захватывающим, но свет угасал, и не было времени на остановки. Нам предстоял длинный спуск, а дорога не стала лучше. Бог знает, куда она вела нас. Очевидно, человек в кафе не знал, о чем он говорил, когда советовал нам ехать этой дорогой. У меня промелькнула мысль, что, возможно, нам придется спать рядом с машиной, а с приближением вечера резко похолодало. В это мгновенье Хамид велел мне остановить машину. — Нам надо ехать, — сказал я. — Становится темно. — Необходимо остановиться, — заявил он. — Организм требует. — Он исчез в кустах, а через некоторое время появился оттуда, распевая, как будто ничего не произошло, как будто все шло как надо. — Поехали, — сказал он, усевшись в машину.         По дороге с горы его настроение стало меняться. Сначала он перестал петь, а потом стал очень молчаливым. Я пытался заговорить с ним и расспросить его о верблюде, но он не отвечал мне, неподвижно уставившись на дорогу впереди себя. Когда козья тропа вновь стала напоминать дорогу, мы были у подножия горы. Перед нами вытянулась длинная, изумительно ровная дорога, заново залитая гудроном. Указатель информировал нас, что мы находимся всего в четырнадцати километрах от места, куда мы направились сегодня утром. — Мы сделали это! — закричал я, и в этот момент под машиной раздался страшный удар, мы остановились. Хамид не пошевелился. Он остался сидеть, бесстрастно глядя прямо вперед. Выбравшись из машины, я заглянул под нее. Дорога была залита маслом, а из поддона хлестала струя — Боюсь, что мы наехали на камень и пробили поддон, — сказал я. — И что теперь делать? — Ты подождешь, пока проедет какая-нибудь машина, и договоришься, чтобы нас отбуксировали в ближайший город. На дороге не было никакого камня. — Но он там был! Я слышал, как что-то ударилось о машину. — Ну и где он? Если ты сможешь найти его, то покажи мне.         Поискав вокруг машины, я не нашел и следа камня или булыжника. Дорога была удивительно ровной, а обочина посыпана прекрасным гравием. — Ну? — спросил он, сидя в машине. — И что ты скажешь? — Возможно, что-то случилось с мотором, — попытался я. — Ничего не случилось с мотором. Не было и камня. Ты потерпел полную неудачу, и теперь мы застряли здесь, а ночь наступает. Ты ничего не припоминаешь? — При слове «ничего» он повернулся и воззрился на меня. Я стоял молча. Я не мог понять, о чем он говорит. На дороге был камень. Я пытался понять, в чем я потерпел неудачу. — Ты проделал весь этот путь до Анталии. Ты спросил меня в Англии, буду ли я помогать тебе, а я ответил, что это опасный путь, и если ты не будешь верить, то мы оба споткнемся. С самого первого часа твоего пребывания здесь я просил тебя верить. Верить. Верить. И что делаешь ты? Сначала ты полностью проваливаешь испытание на смелость и ведешь себя как школьник-переросток, распустив нюни на горе, а потом, даже не заметив, что ты потерпел неудачу, ты объявил, что добился успеха, спустившись вниз. Как будто ты мог в чем-то преуспеть. Ты, мой друг, ничего из себя не представляешь, и чем скорее ты это поймешь, тем скорее ты сможешь понять, зачем этот путь. Как ты думаешь, кто был этот человек в кафе? Ты думаешь, что это была просто случайная встреча, и он сбил нас с пути по ошибке? Я говорил тебе, что не существует такой вещи, как случай. Он был не тем, кем казался, не больше, чем тот верблюд. Это был не обычный человек, а ты был настолько погружен в сон, что даже не заметил. — Ты говоришь, что знал все это заранее? — Конечно, знал, но на этот короткий период времени я решил стать твоим руководителем и учителем, поэтому я должен был принять то, что было послано тебе в качестве испытания. Я точно не знал, что произойдет, но что бы ни случилось, это следовало принять. Теперь это факт, что ты потерпел неудачу на каждом метре дороги. Так когда же ты научишься верить в Бога? Ты сказал мне, что хочешь Истины, но на самом деле ты хочешь Истины без любви. Бог это любовь, а без любви нет ничего. Если ты не веришь в Бога, то ты не сможешь дойти до Истины. Ты не можешь обойти Бога и считать, что ты доберешься туда сам. Это худший вид высокомерия. Ясно, что ты должен научиться смирению, прежде чем мы сможем работать вместе. Я переоценил тебя и тоже потерпел неудачу в своей миссии, если ты ведешь себя подобным образом. А теперь выходи на дорогу и попытайся найти машину.         Я был глубоко потрясен. Мне казалось, что я физически уничтожен. Я перешел на другую сторону дороги и взглянул на машину. Хамид сидел абсолютно прямо и неподвижно, его глаза были закрыты. Не было видно ни машины, ни грузовика — ничего. Я трясся от злобы и резкого холода. Хамид считал, что он сделал ошибку, а я был совершенно уверен, что я. Я бы никогда не выбрал учителя, который вел себя подобным образом, и неважно, что он говорит, — на дороге был камень. Я был болен от всего этого и сожалел о том, что вообще отправился в это путешествие. Как я мог быть таким глупым, чтобы отправиться за этим человеком через всю Турцию? Кто он был и чего хотел от меня? В настоящий момент я находился в ловушке, но как только представится возможность я выберусь из этой гадости, уеду из страны и вернусь в Лондон.         Звук мотора прервал мою тираду. Это не был ни грузовик, ни машина, но он определенно приближался. Было темно, поэтому я встал на середину дороги. Из-за поворота показался старый трактор. Я помахал водителю, чтобы он остановился и указал ему на нашу машину, знаками объясняя, что она сломалась, и, если возможно, чтобы он отбуксировал нас в ближайший город. Взглянув на меня очень серьезно, он вылез из трактора и медленно обошел вокруг машины. Хамид продолжал сидеть прямо с закрытыми глазами. — Хамид, — позвал я, — я нашел трактор. Поговори с ним, пожалуйста! — Говори с ним сам, — таков был его ответ.         Попытаться сделать так, чтобы меня поняли, было очень сложно; тракторист продолжал ходить вокруг машины, уставившись на нее, как будто она была с другой планеты. Он оглядел ее снаружи, заглянул внутрь, осмотрел колеса и бампера, поднял капот: «Йок», — произнес он, — что означает по-турецки «нет». — Но что нет? — спросил я. — Авто йок, — ответил он твердо. — Я знаю, что она йок, — сказал я, — поэтому мы и хотим, чтобы вы отбуксировали нас, — и я стал делать всякие знаки перед машиной, показывая, что перекинул через плечо веревку и тащу машину за собой. Казалось, что это его не впечатлило, и он еще несколько раз повторил «йок». Затем он подошел совсем близко ко мне, у него изо рта несло чесноком, и пламенно произнес: «Лира, чок лира». Это значило, что будет дорого, но я не был уверен, говорил ли он о починке машины или он хотел так много за буксировку. Я спросил его, сколько, и он назвал невозможно большое число, написав его пальцем в масле на дороге. Я еще раз повернулся к Хамиду. — Ты должен заплатить, — объявил он. — Нечего торговаться, раз мы в его руках. — Но это почти все, что у меня есть с собой! — Ты заплатишь и, более того, ты заплатишь еще и за ремонт машины, поскольку ты виноват в том, что произошло. А сейчас я устал, голоден и невероятно зол. Заплати, сколько он просит, и поторопись.         Несколькими часами позже наша машина стояла перед маленькой мастерской в деревне, а мы отыскали крошечную, грязную и душную комнату на постоялом дворе. Стоимость починки машины была чудовищно высокой, и Хамид не сказал мне больше ни слова, пока мы мрачно ркинали продуктами из машины. В комнате была одна большая двуспальная кровать, на которую мы улеглись в одежде. И как только я начал засыпать, Хамид грубо потряс меня за плечо. — Запомни, — сказал он, — на дороге не было никакого камня. Если бы ты так глупо не прокричал «Мы сделали это», то мы могли бы и дальше ехать беспрепятственно. Теперь, пока ты не уснул, молись и проси прощения за свое высокомерие и беспечность. В противном случае наше путешествие окончено. — С этим он отвернулся, и скоро захрапел так, что сотрясалась вся кровать.         Человек в мастерской сказал нам, что починка машины займет по меньшей мере день, поскольку до начала работы им придется ехать в другой город за некоторыми запасными частями, а на машине, на которой они собирались ехать, уехали на свадьбу в другую деревню. Уехавшие на свадьбу должны были вернуться еще вчера, проинформировали нас, но, видимо, свадьба была очень хорошей, поскольку еще никто не вернулся оттуда. Я сидел и смотрел, как Хамид обращался к толпе, которая начала собираться около гаража. Я не мог понять, что они обсуждали, но я начал привыкать к манере Хамида. На самом деле неважно было, что он говорил, если кто-то был готов слушать внутренним ухом. Его слова имели более глубокое значение, чем то, что было на поверхности. Я наблюдал, как он говорил о каком-нибудь предложении из Корана или из трудов суфийских мастеров, и каждый из его слушателей выносил из беседы столько, сколько был способен усвоить, не больше и не меньше. Иногда он долго обсуждал какую-то определенную фразу, и тогда я начинал понимать, что вся энергия разговора была направлена на одного человека, который слушал правильно.         Со своей стороны, я до сих пор был потрясен событиями прошедшего дня. Мне было горько, и я сердился, но я чувствовал, что сдаваться на этой стадии было бы бессмысленно, потому что это покажет отсутствие настойчивости. Однажды, очень давно, Хамид сказал мне: «На этом пути надо стоять двумя ногами. Одна нога — это твоя предрасположенность или возможности, скрытые в тебе, а другая нога — это настойчивость. Одна без другой бесполезна».         Мне стало ясно, что если я собираюсь двигаться дальше, то мне придется избавиться от всех «знаний», которые, как я считал, я приобрел за эти годы. Эти три дня полностью лишили меня надежды в отношении того, что я сам стану учителем. Я понял, что не знаю абсолютно ничего. Во время одной из наших первых встреч в Лондоне Хамид сказал мне, что если мы действительно посвящаем себя этому пути, то нам дают именно то, в чем мы нуждаемся. Неужели я действительно нуждался во всем том, что пережил за это короткое время? Конечно, существовал иной способ проверить мою смелость, чем ехать через горы; ничто не могло убедить меня, что на дороге не было камня. И меня беспокоило то, что после всего прошедшего времени Хамид оставался такой же загадкой. Я на самом деле ничего не знал о нем. Получалось, будто контроль над ситуацией давно забрали из моих рук, и все, что должно было произойти, было неизбежно. Я продолжал бороться с этой идеей. Одно дело чувствовать неизбежность чего-то; и совсем другое — отдаться тому, что происходит. Легко понимать умом, что нужно идти к учителю полностью открытым, но выполнить это на деле очень трудно.         Но с наступлением дня я успокоился и решился больше верить. Делать было нечего, поэтому я пошел на прогулку в холмы за деревней. Все было тихо и спокойно в этот полуденный час. Призыв к молитве уже прозвучал, и деревня была пустынна. Сверху я мог видеть площадку перед гаражом и старую машину, оставленную на краю дороги. Постоялый двор находился за углом на соседней улице за несколькими домами. Что-то в этом виде спокойного пыльного городка вернуло меня во время, когда Хамид говорил об идее изменения пространства.         Он объяснил мне, что обычный человек верит, что он или она является причиной чего-либо, и, таким образом, все начинается с эго, проецирующего себя вовне на экран жизни. До тех пор, пока мы живем в этом пространстве эго, может существовать видимость изменений, но настоящее изменение не может произойти. Мне тяжело было понять, что означает настоящее изменение. Он сказал, что дело заключалось не в расширении сознания, а, скорее, в прорыве сознания. Чтобы прорвать сознание, ты сначала должен прийти к своей настоящей личности. Это означает жизнь вне всех концепций, всех идей, всех мыслей о том, чем ты можешь быть. Ты должен умереть в том, чем по своему мнению ты являешься, и родиться в то, что ты есть на самом деле; это настоящее наследие души.         Хамид также рассказал мне о другом пути видения жизни, когда позволяют рассматривать себя. Он описал спираль, движущуюся к центральной точке: «Все, чем ты являешься, — сказал он, — это смешанное выражение момента времени. Спираль постоянно движется к центру, вновь сформировывая тебя каждое мгновение. Но поскольку ты считаешь, что являешься причиной чего-либо, движение спирали блокируется. Богу нужен человек, но Он может привести человека к Себе только тогда, когда человек действительно знает, что он нуждается в Боге».         Потом он научил меня упражнению, которое он называл «изменение пространства», заключавшемуся в том, чтобы сидеть очень спокойно, сосредоточив все внимание в центре груди, медленно подчиняясь и понимая, что не ты наблюдаешь, а наблюдают за тобой; слушаешь не ты, а тебя; прикасаешься не ты, а к тебе; пробуешь не ты, а тебя, поскольку ты стал пищей Господа. «Сделайся вкусным! — сказал он. — Наконец, позволь, чтобы тебя вдохнули. Отдайся полностью вере и пониманию того, что ты бессилен перед лицом Господа, Первопричины».         Я сидел на холме, оглядывая несколько прошедших дней, и я понял, что я перестал искать и начал слушать ответ. Неожиданно я понял, что совершенно необходимо искать, задавать вопрос, а не отталкивать ответ, гоняясь за ним. Нужно спрашивать и слушать одновременно, будучи твердо уверенным в том, что ответ уже содержится в вопросе. Теперь я знал, что за мной наблюдают, что меня слушают, что я растворяюсь и становлюсь пищей для великого трансформационного процесса, который происходит во вселенной. Я уже больше не был сконцентрирован в месте, в котором все начинается с «маленького я», — скорее «Я» формировалось во мне. Я умирал и рождался одновременно, и чувства, которыми я пользовался, чтобы слышать, видеть, пробовать и прикасаться, были чувствами большего Существа, использовавшиеся с такой целью, которую не мог осмыслить человеческий разум. Я был всего лишь средством через которое рождался некий естественный порядок. И уже не нужны были вопросы и сомнения, поскольку в этом мгновении было нечто, стоявшее даже выше веры.         Я не помню, как долго я просидел на холме; но когда я, наконец, вернулся в деревню, я был очень спокоен. Хамид, очевидно, знал, что происходит, и не тревожил меня больше, лишь сказав, что машину починят утром, и мы сможем двигаться дальше. Казалось, что его гнев ушел, но он был занят разговором с механиком и его друзьями, которые собрались вокруг. Звуки незнакомой речи несли в себе энергию, но не значение, и мой разум переключился на женщину с голубой шерстью. Как только я представил, как она ждет в своей комнате в Сиде, сидя у окна, я почувствовал, что впервые могу видеть ее. Я позволил ей увидеть меня, смотреть на меня и через меня. И я медленно начал осознавать боль всех женщин, боль земли, ждущих быть узнанными, чтобы они смогли, наконец, стать свободными. Я уже рассматривал ее не как надломленного человека, находящегося на пути, а как живую жертву, призванную напомнить миру о нашей ответственности перед женщиной, в том числе и женщиной внутри мужчины — непризнанной душой, ожидающей быть рожденной на свободу. В эти мгновения она стала для меня зеркалом, в котором я мог видеть отражение моей внутренней женщины, и тот урон, который я наносил ей каждым мгновением забывчивости.         Хамид прервал мою задумчивость. Я начал говорить ему о своих мыслях, но он взял меня за руку: «Теперь ты немного видел, и тебе подарили вкус того, что должно прийти. Однажды ты узнаешь, почему она носит голубую шерсть, и тогда ты увидишь самую горячую часть пламени, голубой цвет пламени, находящийся в самом его центре. Завтра мы поедем дальше. Планы изменились, и теперь мы поедем в Эфес, чтобы посетить Марию. Мы сможем добраться туда на следующий день, если уедем рано, и у нас еще будет время, чтобы приготовиться перед тем, как пойти в ее часовню».         К следующему утру машину починили, и мы еще раз позавтракали хлебом и кофе, сидя на балконе маленького постоялого двора. — Сегодня мы начинаем следующий этап нашего путешествия. Мы посетим то место, куда Дева Мария отправилась жить после распятия. Там есть часовня, и обычно я посылаю людей посетить Марию до того, как они приедут работать со мной. С тобой, однако, все было иначе. Мне нужно было увидеть, примут ли тебя те люди, к которым я посылал тебя в Стамбуле и Анкаре, прежде чем я мог планировать для тебя следующие шаги, — он вопросительно взглянул на меня. — Тебе тяжело понять эти вещи? Вопрос застал меня врасплох; я задумался на минуту. — Я не могу сказать тебе тяжело это или легко, — ответил я, наконец. — Идея путешествия совершенно новая для меня. В Англии мы больше не совершаем паломничества. Люди могут отправиться к Лурдес, но это не то. Мы не посещаем могил — такие вещи считаются суевериями. Фактически, до встречи с тобой идея Бога мало значила для меня. — Но ты веришь в Христа, я надеюсь? — Я не знаю точно. Я считаю, что существовал великий Мастер, которого звали Иисус Христос, но Дух Христа кажется утраченным. Я желал познать Дух; возможно, поэтому я отправился в это путешествие. — Тогда зачем все эти поиски Дервишей? — Хамид улыбнулся и посмотрел на меня поверх своих очков. — Если ты хотел найти Дух, который является Христом, что заставило тебя проехать полмира в попытках найти Дервишей в Турции? — Видишь ли, я чувствовал, что существуют какие-то тайные знания, которыми обладают Дервиши; они могли бы помочь мне.., — когда я произнес это, я понял, что это совершенно не было правдой. Мне пришло в голову, что я действительно никогда не задумывался, почему я гоняюсь за ними. Это казалось неизбежным, но вопросы Хамида заставили меня задуматься, а нужно ли мне было вообще искать их. Чего я искал на самом деле? — Позволь рассказать мне немного о внутреннем значении Девы Марии прежде, чем мы приедем в часовню, — Хамид был полон решимости добиться от меня какого-то понимания. — Прежде всего, ты должен понять, что хотя и будет казаться, что я говорю об историческом событии, все, о чем я говорю, заключено в тебе и происходит в настоящий момент. И никак иначе; и все, что произошло в нашем мире две тысячи лет назад, является частью развертки настоящего момента, не того момента, а этого самого мгновения. Дело не в том, чтобы заглянуть на две тысячи лет назад или попытаться восстановить этот момент в твоем воображении. Все, что тебе нужно делать — оставаться пробужденным. Будь пробужденным в этот момент внутри себя, и это станет твоим собственным пониманием. Может потребоваться время, чтобы оно развернулось в нашем мире, но Истина и развертка Истины всегда здесь. Он остановился и молчал так долго, что мой разум начал отвлекаться — на остатки нашего завтрака, на предполагаемую поездку в Эфес, на починку нашей машины. Наконец он наклонился ко мне на своем стуле и пристально посмотрел на меня. — Я хочу, чтобы ты слушал меня внимательно, — сказал он. — УСПОКОЙ свой разум и просто слушай.         Твое тело — это Дева Мария. Дух — это Христос, Слово, выраженное через Гавриила, вечного предвестника. Дыхание это Дыхание Божьей Благодати, и именно оно оживляет душу. До тех пор, пока душа не оживлена Духом, она похожа на неоперившуюся птицу.         Существует много путей Господних, но путь Марии наиболее приятный и кроткий. Если ты сможешь слиться с Марией, с матрицей, с точной копией жизни, Божественной Матерью, ты примешь форму Христа и сформируешься в Христа в себе, и таким образом через дыхание Благодати Господа ты придешь в Сущее и узнаешь Его. Поскольку именно дыхание благодати дарует Сущее. Каждое мгновение Господь появляется в живой форме, и никогда не проявляется дважды в один и тот же момент. Мария произвела Христа в этот мир, потому что она была избрана для этой работы, и, таким образом, она была обучена знаниям о рождении. Сказано, что Гавриил, предвестник, появился перед Марией в виде человека. Она подумала, что он хотел ее как женщину, поэтому она застыла на мгновение, обратясь к своему Господу. Если бы она не расслабилась, то ребенок, зачатый в этот момент, родился бы бескомпромиссным, и с ним невозможно было бы жить. Твое тело это Дева Мария, Дух это Христос, дыхание — это дыхание Благодати Господа. Твоя душа остается спящей до тех пор, пока ее не оживит Дух Святой. Каждое мгновение нашей жизни где-то рождается ребенок. Рожденное дитя может стать осознающим Бога человеческим существом или бескомпромиссным в бесконечном соревновании с жизнью. Ответственность в понимании таких вещей безгранична. Если ты сможешь услышать то, что я говорю тебе сейчас, то ты начнешь понимать. Как только ты пропитаешься духом, ты сможешь, Иншаллах, начать понимать, но это не сделает твою жизнь легче или светлее. Она может стать тяжелее, тяжелее смыслом и целью.         Мария — это Божественная Мать. Мария находится в голубой части пламени и является матрицей всех божественных возможностей в форме, здесь, в нашем мире. Необходимо, чтобы ее узнали. Научись любить Господа всем своим существом, каждой частицей, сердцем, разумом, душой, и тогда, возможно, нам всем подарят понимание значения непорочного рождения. УЧИСЬ молиться, и твои молитвы вернутся к тебе от самой матрицы, которая формирует ребенка.         Суфия называют «сыном момента». Когда ты в каждом мгновении сливаешься с Марией, освобождается что-то, что дает ребенку возможность родиться, и то, что рождается, становится сыном момента. Этот ребенок может стать реализовавшим Бога, и тогда его можно назвать Суфием, или он может ходить по земле в неведении, спящим — еще не человек, не осознающий Бога и чудеса Его творения, ничего не зная о себе и, таким образом, не имея истинного понимания любви. Твое тело — это Дева Мария, — помни это каждое мгновение своей жизни. Это ответственность, которую мы должны принять, вступая в знание, в сущее.         Мария была избрана, чтобы выносить Иисуса, потому что она сохраняла свою чистоту, непорочность. Простые люди называют это качество «девственностью», но знающие понимают, что быть чистым означает быть полностью приспосабливаемым, течь с каждым моментом, быть подобно бегущему потоку, ниспадающему с вод самой жизни. Быть чистым значит распространять радость, а радость это развертка знания о совершенстве Господа. «Работа», которую ты искал — это Дух Господа, а дух Господа это Христос, пришедший освободить мир. Вечный предвестник всегда внутри, ждет, чтобы развернуть момент через Слово, и однажды, когда Марию узнают снова, произойдет второе пришествие Христа, проявившегося во внешнем мире. Помни о том, кем является Мария, и однажды, когда ты будешь готов и когда Господь пожелает этого, ты узнаешь, что я сказал тебе.         Большую часть дня мы ехали молча. И хотя я смог запомнить те слова, которые Хамид говорил мне этим утром, и даже смог записать их в свою тетрадь, я знал, что, возможно, пройдет много лет, прежде чем я пойму их истинный смысл. Я помню чувство смирения и стыда оттого, что я еще раз недооценил то, чему учил меня Хамид. Теперь мои поиски Дервишей казались бессмысленными; на самом деле мне казалось, что большинство моих поисков было потерянным временем. Во мне только крепло желание узнать, что стояло за всем этим путешествием, понять все краеугольные камни на пути в этот момент. — Мы не будем останавливаться в Эфесе сейчас, — сказал мне Хамид. — Уже поздно, и мы должны попасть к Марии до заката. Переночуем здесь и осмотрим город завтра. Лучший способ добраться туда это пройти шесть километров пешком в гору, но я устал.         Подъем на гору был крутой, со множеством узеньких поворотов. С дороги открывался живописный вид городских окрестностей. Совсем немногое изменилось там со времен распятия, за исключением асфальтовых дорог и автобусных станций для туристов. Пастухи и козопасы бродили по горам со своими стадами, серо-зеленые оливковые деревья на террасах плодоносили от начала истории, а одежда, в которую были одеты мужчины и женщины на полях, была той же самой, что и всегда. Казалось, что мы въезжали в библейскую сцену, которая останется такой же, как и была, до окончания времен.         Я остановил машину на вершине горы и пешком пошел к часовне. Ресторанчики для туристов и сувенирные лавки похитили немного магии поначалу, но потом шум туристов затих, мы завернули за угол и увидели службу, шедшую на открытом воздухе. Алтарь был устроен на улице, и около сотни людей стояли на коленях на земле. Там были темнокожие турки с Востока, и женщины в ярко красных платьях, и паломники из Стамбула и Европы. Ощущение глубокого покоя и внутреннего спокойствия царило везде, и мне захотелось встать на колени вместе со всеми. — Пойдем, — сказал Хамид. — Сначала к Марии.         Часовня оказалась маленьким каменным зданием, окруженным огромными деревьями. Внутри часовни было прохладно и сумрачно, она была освещена сотнями горящих свечей, каждая из которых была предложением любви. Мы купили свечи у дверей и зажгли их, тщательно укрепив в нишах, проделанных в стенах.         Хамид стоял перед алтарем и молился. Последовав его примеру, я попросил дать мне понять цель этого путешествия в непознанное и молился о том, чтобы прийти к Истине.         Мы пробыли в часовне недолго и направились в одно из ближайших кафе, чтобы выпить кофе. — Возможно, для тебя удивительно, как это я могу обращаться к Господу через Марию, особенно, если я воспитан в мусульманской вере, — произнес Хамид, когда мы уселись. — Знал ли ты, что в каждой мечети есть ниша, где можно помолиться Марии? Мы не завязаны на одной форме религии. Нам интересна только истина, которая присутствует в каждой из религий, молчаливо ожидая, что ее откроют. Теперь ты знаешь, и впредь в своей любви к Господу выражай уважение ко всем Его Предвестникам. Некоторые Предвестники известны, а некоторые не будут известны никогда.         Сегодняшний день знаменует начало новой жизни для тебя, — в том случае, если ты был достаточно смиренен, и если ты действительно пришел с открытым сердцем, оставив все позади. Мария принимает только тех, кто приходит всем своим существом. Это то же самое игольное ушко, о котором ты говоришь. Для того чтобы пролезть в игольное ушко, тебе нужно отбросить все свои взгляды, понять, что ты не знаешь ничего. Чтобы Мария приняла тебя, необходимо, чтобы ты растворился в ней.         В традиции Ислама все начинается с принятия Единства Господа, с того, что существует лишь Одно Абсолютное Существо, от которого все происходит, внутри которого все существует. Я могу сказать, что я верю в непорочное зачатие, потому что я понимаю вещи, о которых мы говорим; я рассматриваю внутреннее значение слов и не оказываюсь пойманным в мире форм.         На сегодня сказано достаточно. Становится поздно, поэтому мы останемся на ночь и поужинаем в известном мне прекрасном ресторане, и отправимся утром».         Тем вечером я сидел на краю своей кровати в гостинице в Эфесе и обдумывал то, что услышал за этот день. Хамид ушел к себе в комнату, сказав, что хочет побыть один после посещения Марии. Мне хотелось того же, и я был рад возможности просто спокойно посидеть в одиночестве.         Моя медитация была прервана через некоторое время шумом шагов Хамида, когда он принялся ходить по своей комнате, расположенной над моей. Он казался взвинченным перед тем, как уйти к себе; теперь я слышал, как он ходил и ходил, и не мог понять, в чем дело. Неожиданно я услышал удар и звук бьющегося стекла, как будто он швырнул в комнате крупный предмет и разбил гору стаканов или тарелок. Я побежал наверх, перепрыгивая через три ступеньки, и постучал в его дверь. Сначала он не ответил, но потом я услышал: «Входи». Он стоял в центре комнаты. На столе перед окном лежала разбитая ваза, а его чемодан валялся на полу раскрытым, и вокруг была раскидана одежда. Он держал в руке свои очки, одно из стекол в них было разбито. — Я слышал удар. Все в порядке? — Нет. Что-то не так. Мы должны немедленно вернуться в Сиде. Собирайся, мы уезжаем немедленно. — Но, Хамид, — возразил я. — Фары у нас едва светят, на улице темно, и нам придется ехать всю ночь, чтобы добраться туда. — Какое это имеет значение? Сколько раз я должен говорить тебе, что надо верить. Там что-то не в порядке. Я еще не знаю что, но мы должны немедленно вернуться. — Но откуда ты знаешь? — спросил я озадаченно. — Достаточно. Забери свой чемодан и иди. И по дороге заплати по счету. — Затем он сгреб свою одежду, запихнул ее в чемодан и стал торопливо спускаться.         Очень скоро я присоединился к нему в машине. Было уже достаточно темно, и звезды усыпали все небо. Я заметил в небе половинку луны.         Всю ночь мы ехали. Хамид не проронил ни слова. Он или сидел прямо, глядя вперед, или откидывался назад и спал с громким храпом. Фары светили настолько тускло, что требовалась полная концентрация, чтобы не съехать с дороги. Поскольку туристический сезон еще не начался, машин было мало, и к рассвету мы были в какой-нибудь сотне километров от Анталии. — Поезжай прямо в Сиде, — велел Хамид. — У тебя достаточно топлива? — Я не думаю так, стрелка почти на нуле. — Неважно, надо верить — мы не можем терять время.         Последние двадцать километров я ехал со стрелкой, показывавшей, что топлива больше нет. Но оно, тем не менее, не кончилось, и мы добрались до дома, когда деревня начала пробуждаться.         Не дожидаясь, пока я поставлю машину, Хамид велел мне остановиться прямо перед дверью. Он вылезал очень быстро и ударился головой о край двери, уронив свои очки. Я побежал, чтобы подобрать их и отдать ему. — Наплевать на них, — сказал он. — Пошли быстрее.         Мы вошли в дом. Я не имел ни малейшего представления, чего ожидать; казалось, что все в порядке. Хамид обежал дом, а затем бросился через двор в комнату девушки на первом этаже. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил. — Пойди и посмотри в своей комнате, — приказал он. — Зачем? — спросил я. — Там должно что-то быть. Иди быстро и посмотри.         Я побежал наверх, в свою комнату. Она сидела на краю кровати. Голубая шерсть была повсюду, на кровати, обмотанная вокруг столбика, рассыпанная по полу. Ее волосы были спутаны, а глаза сверкали в невероятной злобе. Она посмотрела на меня и обеими руками указала на конверт, лежавший на полу. Подняв его, я увидел, что он адресован мне через Хамида. Я позвал его, и он взбежал по ступенькам. — Открой его, — сказал он, даже не потрудившись взглянуть на девушку, которая поднялась, чтобы поприветствовать его.         Это была телеграмма от моего делового партнера, короткая и прямая, как стрела: «Возвращайся немедленно, — начиналась она. — Это касается продажи твоего дела...» — Ты безмозглый идиот! — кричал Хамид. — Ты сказал, что приедешь, закончив все свои дела, не оставив ничего позади. Теперь я понимаю, почему все так трудно шло. Просто убирайся. Возвращайся и доделывай то, что должен делать.         С этим он вышел из комнаты. Девушка все еще сидела там, ее огромные глаза смотрели на меня. Она едва ли поняла, что было сказано. — Пойдем, — сказал я, — спустимся в твою комнату». Я повел ее вниз по ступеням; она осторожно несла груду шерсти двумя руками. Я открыл дверь одной рукой, придерживая девушку другой, и, проводил ее до стула возле стола. Теперь она молча плакала, крупные слезы струились по ее лицу. — Я должен сейчас ехать в Англию, — сказал я. — Есть вещи, которые мне нужно сделать, и я вернусь как можно скорее. Мы сможем тогда поговорить?.         Она не ответила. Я побежал наверх в свою комнату и начал укладывать вещи.                 СЕДЬМАЯ ГЛАВА         То, что ты ищешь, — это то, что наблюдает. Святой Франциск Ассизский
	Я сказал: «Ты суров как никто».          «Знай, — ответил он, —         Что суров я во имя добра, а не из злобы и ненависти.         Кто бы ни вошел со словами "Это Я", я ударю его по челу;         Ибо в нем хранилище Любви. О, глупец! Это не хлев!         Раскрой свои глаза и созерцай образ сердца».         Мевлана Джелаледдин Руми — Но, Хамид, мне нужно было вернуться. Иногда такое случается, и приходится менять планы. Теперь все улажено, и ничто уже не помешает моему пребыванию здесь. Я передал все дела поверенному и сказал ему, что уезжаю из Англии на неопределенный срок и у него есть полное право подписывать за меня бумаги и прочее.         Со времени моего возвращения в Сиде Хамид почти не разговаривал со мной. Я уехал всего на неделю и возвратился так скоро, как смог, прислав из Лондона телеграмму с сообщением, что уладил все дела, и скоро вернусь. Наконец, после трех дней молчания он ответил на мои мольбы и объяснения. — Ты поклялся, что ты ничего не оставил недоделанным. Я говорил тебе, что мы не можем отправиться вместе в путешествие до тех пор, пока у тебя не будут развязаны руки. Мне кажется, что еще не время, и тебе лучше вернуться в Лондон, найти нормальную работу и просить меня в следующем году, когда ты будешь более подготовлен. — Пожалуйста, Хамид, — умолял я, — теперь действительно все в порядке, и уже ничто не отвлечет меня снова. На этот раз нет ничего более важного. Я знаю это. — Теперь слушай внимательно, — Хамид выпрямившись сидел на своем стуле и стучал кулаком по столу. — Ты самый упрямый и упертый человек, какого я когда-либо встречал. Ты просто не слушаешь, что тебе говорят. Тебе, кажется, нет дела, даже после всех твоих так называемых изысканий, до важности настоящей работы над собой. Ты полагаешь, что имеешь право на мнение. Ты не имеешь никакого права даже думать, что ты знаешь. Если ты хочешь понять Путь, то ты должен жертвовать. Но что делаешь ты? Ты действительно жертвуешь чем-то? Возможно, что ты слегка избавился от комфорта и от некой доли своей английской обусловленности, но чтобы действительно подойти к пониманию, ты должен пожертвовать всем. Если бы ты действительно сделал это, тебя бы не вызвали обратно в Лондон для нелепого делового разговора, который был совершенно не нужен. «Нельзя служить Господу и наживаться», не так ли ты говорил? — Почему ты так сердишься, Хамид? — спросил я у него. — Неужели одна неделя так важна? Я бы сразу же вернулся. И если бы я не поехал в Лондон сейчас, то очень вероятно, что меня бы вызвали туда на более длительный период позднее. — Откуда ты знаешь? — заорал он на меня. — Что ты знаешь об этом? Ты до сих пор не хочешь слышать то, что я тебе говорю. Верить, верить и верить! Если бы ты приехал с развязанными руками и верил в Бога, разве это могло произойти? Ты знаешь, что не существует такой вещи, как случайность. Поэтому слушай меня, и я назову тебе причину, по которой тебя вызвали в Лондон.         Когда ты вступаешь на этот путь, нельзя повернуть обратно. Но, приехав сюда, ты стал самодовольным. Я наблюдал за тобой. В своей гордыне и надменности ты полагал, что чего-то достиг. Но тут нечего достигать, есть только жизнь в служении. Но ты продолжал одухотворять свое эго, всегда связанное с твоими мнениями и концепциями. Цель путешествия лежит далеко за пределами того, что ты можешь постичь.         Ты думал, что это было простое совпадение или, возможно, даже по глупости твоего делового партнера тебя вызвали в Лондон. Но это не так. Вместо того чтобы полностью сдаться и верить в Бога, ты оставил малую толику того, что, как ты думал, помогло бы тебе вновь обрести комфорт в Лондоне. Разве это не так?         В это мгновение я как никогда сожалел, что начал это путешествие. Я был посрамлен. Я знал, что он говорил правду. Я оставил дела таким образом, чтобы это создало мне своего рода страховой полис, чтобы я мог вернуться к прежней жизни, как будто ничего не произошло. Сделав такие приготовления, я совершенно забыл о них. И хотя было ясно, что мой партнер вызвал меня, чтобы я помог ему разобраться с проблемами, возникшими с продажей нашего антикварного дела, он просто сыграл свою роль в том, чтобы продемонстрировать мой недостаток веры. — А теперь слушай меня. Я не заинтересован в том, чтобы ты себя жалел, и более того, я с тобой еще не прощаюсь. Есть и другая причина, почему я так расстроился, когда ты уехал в Англию. Очень важное совпадение событий привело нас обоих к Марии в Эфес. Именно тогда ты был посвящен в начала внутреннего пути, основу которого составляет то, что я пытался передать тебе. И если ты уже вступил на этот путь, то необходимо, чтобы ты работал над собой вдвое усерднее, чтобы ты имел возможность перейти на следующую ступень развертки мистерии. Но как только эта развертка началась для тебя, ты сбежал в Англию, полностью уничтожив непрерывность нашей совместной работы. Все это произошло из-за твоего нежелания пожертвовать своей безопасностью, поэтому тебе пришлось возвращаться. Вот почему ты не должен оставлять что-либо незавершенным — можешь быть уверен, что любое незаконченное дело не позволит тебе сделать следующий шаг к полному согласию. И теперь, когда ты вернулся, ты должен снова подтвердить свое согласие, если мы будем работать вместе.         Он замолчал ненадолго, как будто он думал, как продолжить: — Если ты на самом деле говоришь «Я хочу», осознанно, по Божьей Воле, то мне очень жаль тебя, поскольку я знаю, на какие жертвы тебе придется пойти, прежде чем тебе будет даровано знание нашего исключительного Единства с Господом.         Если ты хочешь познать истину, ты должен научиться по-новому посвящать себя с каждым вдохом, сделанным тобой, приближаться к Господу с каждым шагом. Каждое утро, проснувшись, ты должен молиться, чтобы тебе позволили встать на путь служения, не прося ничего взамен для себя. Теперь ты должен решить. Действительно ли ты готов продолжать, безоговорочно посвятить себя Работе Господа на Земле.         Я понял, что стал ближе Хамиду, чем когда-либо, и что я стал способен верить больше. — Да, — ответил я. — Я хочу.         Хамид встал и обнял меня, как будто я был его сыном. — Я рад, что ты вернулся, — произнес он. — Я очень скучал по тебе.         Теперь мы оба плакали, и поток нашей любви смыл все прошлое. — Спасибо тебе, — сказал я. — Спасибо, что снова принял меня и был терпелив со мной. — Когда ты будешь знать, — ответил он, улыбаясь, — ты будешь говорить «Спасибо тебе» каждую секунду, поскольку каждая секунда, по сути, безупречна. Однако Его пути прекрасны. Извини, что иногда был слишком строг с тобой, но, боюсь, что людям приходится учиться в строгости.         А теперь мы будем отдыхать, а завтра утром ты придешь ко мне как обычно, и мы посмотрим, что делать дальше.         И еще, ты должен знать, что девушка исчезла в тот же день, когда ты уехал в Англию. Я не сказал тебе раньше, потому что до тех пор, пока я не решил вновь принять тебя, это было не твое дело. Я слышал, что она отправилась в Анталию, но, кажется, никто там ее не видел. Я проверил все гостиницы, опросил всех агентов по путешествиям, но не нашел никаких ее следов. Она уже проделывала это раньше, но ты должен вспоминать ее в своих молитвах. Она так хочет, чтобы ей помогли.         На следующее утро вместо обычных занятий в комнате мы отправились на прогулку по берегу. Молча мы дошли до амфитеатра. В последний день я почти дошел до того, что Хамид называл состоянием полного смятения, до точки, с которой мы обычно поворачиваемся к Богу и открываем, что вся наша собственная важность это иллюзия. Я впал в отчаяние, когда понял, что не знаю вообще ничего, что не способен даже посодействовать изменениям, которые мне необходимо было произвести в самом себе. И еще Хамид сказал мне, что именно в этот самый момент мы понимаем свое бессилие, которое мы ощущаем перед началом пути познания.         Мы сидели на камнях, глядя на океан. Хамид все еще молчал, но его молчание, как и обычно, несло в себе больше энергии, чем его слова. Казалось, что для него был бесценен каждый момент, а глубина его чувств добавляла размаха каждому действию или опыту, переживаемому вместе. Чем больше мы находились вместе, тем меньшее значение для меня имело время, пространство было проглочено поездками из Стамбула в Лондон и обратно. Невидимая структура времени, позволяющая нам ощущать расстояние, разрушалась, и иногда были мгновения, когда я испытывал великий ужас, понимая, что у меня остается все меньше и меньше того, за что можно было бы цепляться, все меньше и меньше опор, чтобы питать иллюзии, которыми я дорожил.         Хамид встал на камень, на котором мы сидели, и вытянул руку, чтобы показать широкий изгиб берега. Утро было прекрасно. Холодный ветер утих, солнце светило ярко, заставляя море сверкать и переливаться. Было очень тихо; я слышал только скрип весел на рыбачьих лодках за утесами. — Как красиво, не правда ли? — спросил он меня. — Единственная цель любви — это красота. Жизнь должна стать актом любви. Наполни каждого вокруг себя свободой этого духа. Никогда не позволяй своим страстям контролировать тебя, но имей смелость жить страстно. Потому что пока ты полностью не проникнешься любовью, ты не узнаешь Господа!         А теперь скажи мне, что ты действительно понял с тех пор, как мы вместе? Не умом, а сердцем?         Я боялся подобных вопросов. Было достаточно сложно оттолкнуться от своих прежних концепций, но все же еще сложнее было пытаться выразить словами те маленькие фрагменты понимания, о которых я мог честно сказать, что осознал. — Я думаю, что самое важное, — начал я, — заключается в том, что все, что я вынес из предыдущих учений, не является истинным. Были моменты, вспышки озарения, но все остальное время я просто собирал массы информации, которая теперь кажется бесполезной.         Хамид улыбнулся. — Это не так уж и плохо, да? — спросил он. — Я не знаю, но вчера вечером я почти впал в отчаяние, потому что когда ты сказал, что стремиться было не к чему, все мое прошлое показалось мне бесцельным, просто великая трата времени. Я больше не считаю себя счастливым. Я вообще не знаю, что я чувствую». — Причина этого, — ответил он, — проста. Когда ты избавляешься от своей обусловленности и моделей поведения, то наступает такой период, когда все может показаться крайне отрицательным. Не волнуйся об этом. Если бы ты не испытывал подобных чувств, тогда я узнал бы, что ты отказываешься избавиться от наиболее ценных приобретений своего разума. Всегда появляется чувство утраты, когда рушатся иллюзии, но это временное чувство, и оно уйдет. Продолжай. Что еще ты можешь сказать мне? — Хорошо. Когда я был в Лондоне, я обнаружил, что не могу говорить с кем-либо, даже со своими старыми друзьями. Они казались очень подозрительными, и чем больше я пытался объяснить им, что происходит, тем становилось хуже. Я обнаружил, что просто не могу передать то, чем мы тут занимались. Это было большим потрясением, и я понял, что некоторым образом обманул их ожидания, потому что они всегда хотели того же, что и я. — А-а, — сказал Хамид, — но я должен заявить тебе, что твоя задача — создать новый язык. Ты этого еще не понимаешь. Когда твое сердце окончательно откроется, ты сможешь говорить сердцем, и будешь понимать, что ты говоришь. Запомни, что, как бы то ни было, каждый из нас воспринимает все совершенно индивидуально, необязательно в той форме, в которой ты пытаешься передать. — Как я узнаю, что это происходит? Как я отличу, что действительно говорю сердцем? — На этот вопрос ответить нелегко, поскольку если бы твое сердце было открытым, ты бы знал. Но я могу объяснить. Если ты заговоришь на этом новом языке, то ты увидишь реальные изменения, происходящие в людях, с которыми ты пытаешься общаться. Слово вместе с дыханием переносит Дух в этот мир причин и следствий и вызывает эти изменения. Без настоящих изменений нет свободы ни для ищущего на пути, ни для тех, с кем он вступает в контакт.         Видишь ли, сердце — это место, где располагается душа. Когда ты говоришь сердцем, ты можешь зажечь огонь в сердцах других. Через признание ты действительно начинаешь пробуждать спящие души, и огонь распространяется, — нет ничего более захватывающего, чем любовь.         Но прежде ты должен умереть в любви, если ты хочешь жить как настоящий человек, и тем самым принести любовь другим. Вот почему говорится в исламе: «Умри, прежде чем умереть». Нам нужно учиться умирать для каждого мгновения; и поскольку мы умираем в любви, то мы и воссоздаемся в любви.         Требуется большое мужество, чтобы умирать каждое мгновение. Но до тех пор, пока ты не сможешь осознанно подчиняться, ты еще не салик, не путешественник на Пути. Саликом становится тот, кто нашел себя. И когда он узнает себя, он узнает правду и узнает, что надо делать. Он наблюдает с выгодной позиции самого познания и таким образом вносит вклад в необходимые изменения. Он понимает, что Господь нуждается в жертвах и подчинении человека, чтобы эволюция могла продолжаться.         Мы находимся на такой ступени истории, когда люди традиционных форм мировоззрения терпят неудачу. Каждый отчаянно пытается поддерживать религиозные, политические и экономические формы западного образа жизни. Политики и экономисты пробуют одно за другим, чтобы добиться стабильности, но на деле ничего не происходит. Нет настоящих изменений. И вы, духовные искатели, идете по всему миру, пытаясь найти ответы на свое собственное страдание и замешательство. Вы отправляетесь к гуру в Индию и к свами, астрологам, аналитикам — к тем людям, чьими путями вы следуете некоторое время. И теперь, кажется, вы пробуете Дервишей! — он понимающе улыбнулся. — Но есть ли настоящие изменения? — продолжил он. — Какие настоящие изменения ты видишь? Все то же смятение, а ухудшение старого порядка продолжается. Каждый пытается найти ответ на вопрос, но не имеет значения, насколько каждый это ценит и сколько мнений имеет, — на самом деле ничего не может произойти, потому что у людей не хватает смелости, чтобы без страха смотреть на перемены. Им нужны методы, чтобы подтвердить их правоту, или объяснения для феномена, который они могут оценить, — все, что угодно, но не реальные изменения. Но послушай меня! Сейчас, если настоящие изменения не произойдут, если люди не станут саликами, то тогда появится очень реальная опасность того, что земля возвратится в состояние первобытного хаоса. Может так случиться, что мы на своем веку застанем конец цивилизации, если в короткий срок достаточная работа не будет проделана на высочайшем уровне. Мы уже увидели такие ухудшения, что только остается спросить, много ли еще можно сделать?         Энергия слов Хамида была устрашающей. Я понял, что он пытается донести до меня нечто чрезвычайно важное, нечто, чему я до сих пор не осмелился взглянуть в лицо. Мой рациональный ум заблокировал то, что он говорил. — Ты говоришь мне, — сказал я, наконец, — что будущее мира, этой планеты зависит от нас и от тех действительных изменений, которые мы сейчас совершим. — Именно об этом я и говорю тебе, — ответил Ха-мид. — Сейчас мы готовимся к встрече мира, но когда он придет, находится в воле Господа, а не в нашей. Все, что ты можешь делать, — это сильнее и сильнее работать над собой, меньше спать и больше молиться, чтобы тебе было дано понимание и чтобы тебе стало легче, когда это время наступит. Но это время может наступить только тогда, когда у тебя нет никакого прошлого, чтобы твой ум не мог неплодотворно обращаться к привычным для него моделям. Впереди еще много ступеней, но я не могу сказать тебе, когда ты будешь готов услышать о них. Возможно, мы начнем через неделю. Возможно, через месяц. Но это не может продолжаться годами. Все зависит от тебя.         То же самое и в мире. Мир полон концепций и идей, и все в чем он нуждается это признание, чтобы любовь может уничтожить все страдания и обусловленность, а человек и невидимые миры смогли бы кооперироваться для строительства нового жизненного пути в этом мире. Большую часть времени ты думаешь, что я говорю о тебе, потому что ты настолько сконцентрирован на себе, что не умеешь правильно слушать. Ты не понимаешь, что я имею в виду? Если ты действительно избавишься от себя, то все, что я говорю, будет сказано для всех тех, кто может слышать, и тогда нам не придется покидать эту скалу с тем, чтобы это произошло. Вывернись наизнанку, чтобы ты мог стать полезным, и тогда слова, произносимые мною, могут быть услышаны всеми теми в мире, кто готов слушать.         Весь остаток утра Хамид находился в веселом расположении духа, настаивая, чтобы мы играли в терпение час за часом. Каждый раз, когда я пытался завести разговор о том, что мы обсуждали раньше, он прерывал и останавливал меня до того, как я успевал сформулировать вопрос. Когда мне уже стало плохо от игры в терпение, я спросил у него, не могли бы мы поиграть во что-то другое. — Почему я должен хотеть играть во что-то другое? — спросил он. — Терпение это игра, с помощью которой вырабатывается качество, которому тебе надо учиться. Терпение является сутью, поскольку в противном случае ты действуешь слишком быстро и нарушаешь план. Семена следует посадить, а затем подождать, пока они взойдут в положенное время. Если ты начнешь рыться в земле до того, как они будут готовы, ты уничтожишь все, что было посажено. Терпение это одно из наиболее важных качеств для вступающих на путь. Ты слишком нетерпелив, поэтому я играю с тобой в терпение. — Но я сыт по горло этой игрой. Ты перепрыгиваешь с одной вещи на другую, и когда я думаю, что мы собираемся остановиться на чем-то и продолжить линию размышлений, ты уже опять переходишь на новый предмет, и я не знаю, где нахожусь. — Именно этого, — объявил он весело, — я и добиваюсь. Теперь сними, пожалуйста, колоду.         После полудня у нас был поздний ланч в ресторане. Вечерний улов был разложен, и мы выбрали огромное блюдо с разными сортами рыбы, приправленной диким тимьяном и фенхелем, которую повар зажарил на углях. Хамиду хотелось поговорить, и собралась обычная толпа, пока он рассуждал по-турецки. Две недели назад я бы обиделся, что он не обращает на меня внимания, но теперь я радовался возможности спокойно поесть и насладиться зрелищем рыбаков, чинящих свои сети около вытащенных на берег лодок. Что-то случилось этим утром; я больше не пытался понять, и не было нужды делать что-то, только расслабиться под звуки прибоя и подставить лицо послеполуденному солнцу.         После неторопливой еды мы вздремнули на берегу. Когда мы проснулись, Хамид неожиданно объявил, что завтра я самостоятельно отправляюсь в поездку. Это был удар после тихого дня. Кроме того, девушка еще не появилась, и я планировал посмотреть, не смогу ли я разузнать, куда она отправилась, если она покинула Сиде. — Не жалуйся, — предупредил меня Хамид. — Ты еще не знаешь причины этого. Завтра ты отправляешься в Конью, чтобы посетить трех великих святых. Все необходимые приготовления ты должен сделать сегодня. Если ты попросишь Мустафу из ресторана, он возьмет тебе билет и закажет тебе машину, чтобы доехать до автобусной станции. — Но что ты собираешься делать? — спросил я у него. — Я тоже уезжаю завтра. Мой друг отвезет меня в Стамбул, где я остановлюсь в доме своей кузины на Босфоре. Я дам тебе адрес, и ты сможешь приехать туда ко мне. — Как долго я должен оставаться в Коньи? — Это зависит от того, каким ты отправишься туда. Самое главное заключается в том, что ты должен ехать туда с полностью открытым умом. Ты помнишь ту почтовую открытку, которую я дал тебе в Лондоне, сказав, что ты сможешь приехать ко мне?         Конечно, я не мог позабыть ее, поскольку привез ее с собой в Турцию. Я сказал Хамиду, что открытка была в моем чемодане и я часто смотрел на нее. — На этой открытке изображена гробница Мевланы Джелаледдина Руми. Он один из тех, к кому ты теперь отправишься засвидетельствовать свое почтение. Мевлана означает Наш Учитель, а в нашей традиции он известен как Столп Любви. Если ты явишься как следует и будешь принят, то сможешь многому у него научиться. — Когда он жил? — спросил я. — Мевлана жил в тринадцатом веке. Я хотел бы рассказать тебе о его жизни и учении, но теперь я думаю, что тебе лучше ехать одному. Возможно, когда мы встретимся в Стамбуле, мы сможем поговорить немного о нем.         Ты должен посетить в Коньи три места и в строго определенном порядке. Первое место это гробница Шам-си Табриза, Солнца Тебриза. Он был странствующим Дервишем и это он привел Мевлану к полному посвящению себя Господу. Затем ты должен посетить гробницу Сад-рэддина Коневи, который был одним из ранних и величайших учителей Мевланы, поскольку он является связующим звеном между Мевланой, которого называют Столпом Любви, и Шейхом Аль-Акбаром Мухэддином Ибн Араби, известным в нашей традиции как Столп Знаний. И в последнюю очередь ты отправишься на гробницу и в музей Мевланы. Он тоже хотел, чтобы все танцевали.         Я не был уверен, но мне показалось, что Хамид подмигнул мне: «Очень жаль, что ты не был со мной в декабре, когда я был в Коньи на большом празднике, которым каждый год отмечают ночь его смерти или, как они ее называют, его «свадебную ночь», когда он был полностью принят в Единство.         Но на сегодня достаточно. А теперь иди и сделай все необходимые приготовления, и, пожалуйста, зайди попрощаться ко мне утром перед отъездом. Мне кажется, что автобус из Анталии отправляется около шести утра, поэтому ты должен подняться очень рано».                 ВОСЬМАЯ ГЛАВА         Освободись от самого себя одним ударом!         Будь как меч, что не оставит следа гибкой стали;         Будь как зеркало стальное, что раскаянием смыло ржавчину всю.         Мевлана Джелаледдин Руми         Мое существование — от тебя, а твое появление — через Меня. Но если б я не появился, то не было бы и тебя.         Мухэддин Ибн Араби         После южного тепла мне было холодно по дороге в Конью. Степи Анатолии были замерзшими пустошами, и хотя в автобусе было достаточно тепло, когда мы останавливались, чтобы отдохнуть и освежиться, ледяной ветер врывался в автобус, заставляя нас бежать в ресторан, чтобы выпить чашку горячего бульона или кофе. Люди были укутаны в пальто из овечьей шерсти, а женщины плотно завязали свои шали на головах и вокруг шеи. На многих мужчинах были огромные меховые шапки-ушанки; они стояли около автобусных станций и курили темные сигареты. Холод наложил отпечаток на личности этих людей. Не было бесконечных разговоров, столь типичных для юга Турции; пассажиры просто сидели молча, ожидая сигнала к отправлению автобуса. Затем мы все вновь забирались в автобус и устраивались на следующие несколько часов, пока опять не придет время остановки. Даже старик, сидевший рядом со мной, только поприветствовал меня, когда мы рассаживались перед началом поездки. Все было совершенно не так, как в предыдущих поездках, когда каждый теснился вокруг, желая знать, почему я приехал в Турцию, куда направлялся и что собирался делать.         По какой-то причине я представлял Конью очень патриархальным городком; для меня стало сюрпризом увидеть современную автобусную станцию и ожидающие пассажиров такси. Мы проехали пригороды как раз на закате. Теперь улицы были освещены и огни машин отражались ото льда по обеим сторонам дорог. Все выбрались из автобуса, весь багаж был выставлен на землю. Тишина поездки растворилась в возбуждении тех, кто пришел поприветствовать своих друзей и родственников после длительной поездки. И опять это уже был Ближний Восток, со всем этим шумом, суетой и оживлением на улицах и рынках каждого города Турции. — Вам нужно такси, сэр? Очень дешево. — Сколько? — Очень дешево, сэр. Садитесь, и поедем в отель, да? — Все же сколько? — Всего двадцать пять лир, всегда фиксированная плата, сэр. — Хорошо, — сказал я. — Я поеду с тобой, но не за двадцать пять лир. Я дам тебе десять. — Это невозможно, сэр. Всегда фиксированная плата. — Тогда я пойду пешком», — сказал я, поднимая свой чемодан и направляясь по улице. — С вами очень непросто, сэр. Но я предложу вам специальную цену — двадцать лир, — таксист бежал за мной, пытаясь отобрать у меня чемодан. — Пятнадцать, — сказал я, ухватив покрепче чемодан и зашагав быстрее. — Хорошо, сэр. Пятнадцать и несколько сигарет. — Я не курю, — сказал я, усаживаясь в машину с чувством одержанной победы. Как только мы тронулись, создалось впечатление, что вообще не было никакого торга. На протяжении всей дороги до отеля таксист рассказывал мне о своей семье и задавал обычные вопросы: как мне понравилось в Турции, как долго я собираюсь пробыть в Коньи и не хочу ли я взять напрокат машину у его шурина.         Хамид дал мне адрес отеля в центре города, недалеко от гробницы Мевланы Джелаледдина Руми. Меня встретил хозяин отеля, сообщивший, что у него полно свободных комнат, потому что сейчас не сезон для туристов в Коньи. «Вы проездом?» — спросил он. Я ответил ему, что не знаю, сколько времени я буду здесь. Он отнес мои вещи наверх, в маленькую комнату на втором этаже, как раз над холлом. Отдав мне ключ, он ушел, и я остался один.         На следующий день я проснулся поздно, утомленный долгой поездкой на автобусе, и только в полдень был готов отправиться на поиски. Хозяин отеля очень помог мне, когда я сказал, что хочу посетить гробницу Шамси Табриза. — Я буду молиться, чтобы гробница была открыта сегодня, — сказал он. — Иногда она открыта, а иногда нет. Но если вы очень хотите попасть туда, то Аллах. позаботится о ключе, чтобы дверь была открыта.         Мне никогда не приходило в голову, что гробница может быть закрыта, поскольку Хамид специально проинструктировал меня посетить гробницы в строго определенном порядке, начиная с гробницы Шамси Табриза. Я был сильно потрясен, увидев железные ворота закрытыми и площадь перед гробницей пустынной. Несколько голубей пили из фонтана; больше никого не было. Дверь была заперта на замок и не было никакой возможности разглядеть что-либо через окно. Было холодно, по городу гулял ледяной ветер. Я был невероятно опечален. До этого момента все двери были открыты для меня; даже когда мне не удалось найти Шейха в Стамбуле, это не показалось мне отказом. Здесь все было иначе; неожиданно я почувствовал себя очень одиноким. Это было нелогично, чем больше я пытался бороться с ощущением, тем хуже оно становилось. Я уселся на краю площади и попытался привести свои мысли в порядок, но мое настроение не изменилось. Эта закрытая дверь олицетворяла для меня все отказы, которые я получил за свою жизнь. Без сомнения, я явился как следует, со свободными руками на этот раз.         Я мысленно оглянулся на свое путешествие на автобусе, чтобы убедиться, что я ничем не спровоцировал ситуацию. На этот раз я был убежден, что ничего не происходит случайно; таким образом, тот факт, что гробница оказалась закрытой, был призван научить меня чему-либо. Но я не мог отыскать что-нибудь, что успокоило бы мой разум. И что мне теперь делать? Вокруг не было ни души, а на дверях не висело никакой записки о том, когда гробница будет открыта.         Должно быть, я провел там не менее получаса, сражаясь со своей депрессией, прежде чем я неожиданно понял, что было не так. Я самонадеянно предполагал, что гробница будет открыта и я буду принят. И хотя я считал, что отправился в Конью с открытым сердцем, на самом деле я приехал безо всякого смирения. Вот в чем дело! Очевидно, я не был принят потому, что я опять забыл о должном отношении. В этот момент я понял, что без смирения есть только страдание и чувство разделения.         С одной стороны, я чувствовал, что бесполезно продолжать посещение гробниц. Было необходимо пройти по ним в определенном порядке, и было бы лучше дождаться завтрашнего дня, чтобы узнать будет ли возможно посещение. С другой стороны, поскольку у меня не было других дел, я решил последовать инструкции и попытаться найти гробницу Садреддина Коневи, не теряя больше времени.         Скоро я понял, что не все узенькие извилистые улочки указаны на купленной мной карте, и через несколько минут я совершенно заблудился. На карте было показано, что гробница Мевланы находится гораздо ближе, чем гробница Коневи, и ее гораздо легче найти, поэтому я решил идти прямо туда. Я пробрался через лабиринт аллей и там, в конце улицы, увидел великолепную гробницу и музей Мевланы. Неожиданно я заметил, что солнце было уже у самого горизонта. Я провел целый день в этом паломничестве и почти случайно пришел к конечной цели своего путешествия. Очевидно, мне следовало отправиться к Мев-лане с самого начала. Я быстро пересек площадь и подошел к воротам как раз в тот момент, когда сторож закрывал их: «Простите, сэр. Сейчас гробница уже закрыта. Откроется завтра, Иншаллах».         Возвратившись в отель, я повалился на кровать, уставившись в потолок, не в силах совладать с горечью, охватившей меня. Наконец, я заснул, а когда проснулся, было уже темно. На улице за окном горели огни; каким-то образом я проспал до ужина.         Я понял, что во сне видел Хамида. Он был как зеркало, настолько ясное, что мне достаточно было взглянуть в него, чтобы увидеть, что происходит в это мгновение, и, таким образом, подойти ближе к пониманию сути самого мгновения. По мере продолжения путешествия он осторожно подводил меня к такому положению, в котором поиск истины начинал разрушать ищущего, так что я больше не знал, кто я есть или кем был тот, кто отправился в это путешествие. То, что я искал, было тем, что наблюдает!         Мне стало ясно, что согласно страстному желанию Господа мы познаем Истину, заставляющую нас искать, а Истина есть не что иное, как Он. Огонь дремлет повсюду, и только от нас зависит чиркнуть спичкой и зажечь огонь нашего стремления вернуться к Нему. И именно мы должны сделать первый шаг.         На следующее утро я вновь попытался выразить свое почтение Шамси Табризу. Погода переменилась, лед растаял, и по улицам побежали потоки грязи, женщины шли по лужам, поднимая свои длинные юбки выше лодыжек. Моросил мелкий дождик, и эта погода напомнила мне типичный зимний день в Лондоне.         Свернув с площади за угол, я понял, что за мной кто-то идет. У меня появилась твердая уверенность, что я нахожусь в опасности. Но я не мог ни замедлить, ни ускорить свои шаги. Скоро мой неизвестный спутник шел всего в одном или двух шагах позади меня. Напряжение становилось все сильнее и сильнее и неожиданно достигло предела, когда я почувствовал руку на своем плече. Обернувшись, я был в полной уверенности, что буду атакован. Я остановился, едва не ударив его. Я уже видел этого человека прежде. Вместо того чтобы ударить меня, незнакомец протянул руки и обнял меня, как будто я был другом, которого он давно не видел. Зажатый в его объятиях, зарывшись в его пальто, я не мог разглядеть его лица. Он быстро говорил по-турецки, и все, что я мог разобрать, было слово Аост, что на персидском означает «друг». Наконец, он отпустил меня и, приложив руку к своему сердцу, он произнес: «Стамбул, Стамбул». Это был продавец книг, которого я встретил в Стамбуле, когда искал Шейха. На самом деле это было удивительно. Что он забыл в переулках Коньи этим утром? Мы не могли полноценно общаться из-за языкового барьера, но, мне кажется, это его нисколько не смущало. Он взял меня под руку, не переставая говорить со мной по-турецки, и прежде чем я понял, что происходит, мы вышли на площадь к гробнице Шамси Табриза. Он быстро подвел меня к другой стороне железных ворот и, затем, отпустив мою руку, он приложил свою руку к сердцу и низко поклонился. Я сделал то же самое. Затем он повел меня к двери, ведущей в гробницу. Она опять была заперта. Он выглядел озадаченным и хорошенько осмотрел запор. Затем он зашел за здание, и я услышал, как он с кем-то говорит. Скоро он вернулся, и через несколько минут с помощью моего турецкого разговорника и словаря я понял, что человек, у которого был ключ, заболел, и поэтому сегодня гробница не будет открыта.         На этот раз я не впал в депрессию. Присутствие продавца книг говорило о многом, и он казался таким же расстроенным, как и я, оттого что мы не могли попасть внутрь здания. Он всячески извинялся и указал на слово «завтра» в моем турецко-английском словаре. В то же время он показывал, что я должен пойти с ним. Его жесты больше походили на приказ, чем на приглашение, поэтому я послушно следовал за ним, пока он торопливо пробирался по улицам. Мы долго шли под моросящим дождем, пока не добрались до небольшого дома. Приглашая меня следовать за ним, он поднялся на второй этаж. Перед дверью лежала гора обуви, и, сняв свою обувь, он указал на мою. Я сделал то же самое, потом он постучал. Дверь с шумом открылась, и показалось лицо женщины, рассматривавшей нас: «А-а», — сказала она, сняла цепочку и распахнула дверь.         Все произошло так быстро, что у меня не было времени подумать, и я даже не очень сильно удивился, увидев в комнате около сорока мужчин, от безусых шестнадцатилетних юношей до стариков, согнутых почти вдвое, возможно, девяноста лет от роду. Продавец книг кивнул, и на диване освободили место для меня. Показывая на людей в комнате, он с улыбкой говорил: «Дервиш, Дервиш», затем его проводили к большому креслу, стоявшему отдельно в конце комнаты. Когда он сел, все остальные в комнате поклонились, дотронувшись лбами до пола. Он начал петь, его голос был странно тонким и носовым. Громкий ответ мужчин в комнате звучал странным контрастом. Я не мог понять слов, которые он пел, но в конце каждой фразы они все отвечали «Ху-Аллах, Ху-Аллах». Вскоре принесли очень большой тамбурин, и некоторые из Дервишей начали делать ритмические хлопки, а их тела раскачивались в такт музыке. Двое мужчин, сидевших с двух сторон от меня, взяли меня за руки. Уже не было времени остановиться и спросить, что происходит. Меня ввели в ритм, и скоро я обнаружил, что тоже присоединился к ответам. Ритм становился громче и быстрее, и теперь уже все Дервиши держались за руки и раскачивались взад и вперед. Те, кто сидели на стульях и диване, встали на колени на полу, а к игравшему на тамбурине присоединился еще один музыкант с длинной бамбуковой флейтой. Время от времени продавец книг менял ритм, хлопая ладонью по колену, или поднимал высоту ответа, запевая все выше и выше. Через некоторое время он хлопнул ладонью по полу. Немедленно все начали петь «Аллах, Аллах». Молодой человек встал в центре круга. Я изо всех сил старался оставаться в ритме и одновременно наблюдать за происходящим, чем все усложнял для себя. Продавец книг поймал мой взгляд, улыбнулся и подмигнул мне, в то время как мужчина в кругу поклонился ему низким поклоном, почти достав до пола. Он начал вращаться, сначала медленно, с руками, скрещенными на груди. Мало-помалу вращение становилось быстрее; когда молодой человек раскинул руки, ритм ускорился, и удары стали более интенсивными. На мне был тяжелый шерстяной жакет, пот лился с меня градом. Я сидел в очень неудобном положении, мои ноги затекли. Я хотел было остановиться, но мужчины по бокам удерживали меня в ритме наклонов взад и вперед до тех пор, пока я вовсе не утратил ощущения собственного тела. Все, что я мог слышать, это был крик «Аллах» звучавший сквозь меня; все, что я мог видеть, это был свет, распространявшийся повсюду. Кружившийся Дервиш нисколько не терял равновесия, его голова была слегка склонена назад и влево. Его глаза горели. Иногда он издавал громкий крик. Я чувствовал, что в любой момент могу потерять сознание, и не останется ничего, кроме звучания слова и этого яркого света, который продолжал нарастать. Но затем, на самом пике накала, Дервиш совершенно неожиданно прекратил свое вращение. Казалось, что у него совершенно не кружилась голова. Он просто остановился, скрестил руки на груди и отвесил глубокий поклон. Удары тамбурина прекратились, зикр закончился, и мужчины по бокам от меня целовали мне руки. Комната вибрировала от любви и радости, как будто каждый приветствовал ближнего после долгой разлуки.         После этого меня поприветствовал каждый из присутствовавших в комнате, и, пока подавали кофе, молодой человек представился мне. — Меня зовут Фарид, — сказал он. — Я говорю по-английски и буду рад исполнить роль переводчика для вас и для Шейха.         В комнате вдруг стало тихо, и все стали слушать наш разговор. — Пожалуйста, передайте ему мою благодарность, — начал я, — за то, что он позволил мне быть здесь со всеми вами.         Шейх торжественно принял мою благодарность, и Фариду не было нужды переводить его ответ. Каждый в комнате улыбался мне с великой добротой.         Я долго не мог сформулировать вопрос, который мне хотелось задать больше всего. Наконец, я сказал: — Пожалуйста, спросите Шейха, не тот ли он Шейх, которого меня послали найти в Стамбуле. И если это он, то почему он не сказал мне тогда об этом? — Вопрос был переведен, и Шейх ответил взрывом хохота. Он наклонился и что-то сказал Фариду. — Наш Шейх говорит: «Конечно, это я». — Но почему же вы не сказали мне тогда, что я достиг своей цели, и не позволили мне выразить вам свое почтение? — В Коране сказано: «Мы будем испытывать их до тех пор, пока не узнаем». Я хотел узнать, была ли то воля Аллаха, что мы встретились или нет. Я знал, что если это было так, то Он снова сведет нас вместе, и был счастлив подождать. — Но мне сказали, что Шейх работает в мастерской портного, а вы работаете в книжной лавке. Как это?         Шейх улыбнулся еще раз: — Ты должен понять, что я никогда не слышал о человеке, который прислал тебя из Англии, и я никогда не работал в мастерской портного.         Его сведения были не совсем верны, но ты все же нашел меня, и это единственное, что имеет значение.         Каждый раз, когда предложение переводили, все Дервиши наклонялись вперед, так чтобы не пропустить ни единого слова из разговора. В течение следующего часа или около того в комнате царила поразительная атмосфера. Шейх объяснял, что никогда не слышал о Хамиде, и отрицал любое интуитивное знание того, что мы встретимся. Я спросил его, приехал ли он в Конью в этот раз специально, а он ответил мне, что довольно часто приезжает повидаться с друзьями, и что это было единственной причиной. — Но почему вы шли к площади в то утро? — настаивал я. — Чтобы посетить Шамси Табриза, по той же причине, что и ты, — ответил он. — Каждый раз, когда появляется возможность, я всегда отправляюсь выразить свое почтение, но впервые за все время я обнаружил, что гробница закрыта.         Я рассказал ему о том, как я ходил туда накануне, и обо всем, что произошло с того момента, пытаясь объяснить как можно проще, почему я искал и каковы были обстоятельства моей жизни, приведшие меня к этому. — Ты слишком серьезен, — сказал он. — Почему ты так серьезен? Ты считаешь, что у Него нет чувства юмора? Должно быть, Он сейчас весело смеется, видя среди нас англичанина, задающего все эти вопросы, когда Он знал с самого начала, что все это случится.         А теперь скажи мне, ты впервые встречаешься с Дервишами?         Я объяснил, что моей первоначальной целью было узнать, владеют ли Дервиши какими-либо знаниями о целительстве, поскольку этот предмет чрезвычайно интересовал меня. Но с тех пор произошло многое другое, и теперь я хотел только познать самого себя и выяснить, какую пользу я могу принести миру. — А-а, — сказал он. — Если бы ты просто стремился собрать какую-то информацию для себя, то никогда бы не нашел нас, вот почему твой учитель заставил тебя так долго ждать. Без сомнения, он говорил тебе, что знания даются, а не приобретаются, и мы не оказываем теплого приема тем людям, которые приходят, чтобы попытаться взять знания. Больше того, мы уведем их с пути, пошлем их в бессмысленное путешествие, так чтобы они не смогли найти того, что ищут. Такие вещи, как целительство, очень интересны, но мы должны помнить, что Господь превыше всего, а уж за Ним следует все остальное. Дервиши — гордые люди, и, как ты знаешь, их собрания вне закона в этой стране. И тебе позволили прийти сюда только по причине искренности твоих намерений.         Я все еще пребывал в недоумении. Как, если Шейх не слышал о Хамиде, Хамид узнал о его существовании? Я спросил об этом, насколько мог осторожно. Мой вопрос вызвал в комнате взрывы смеха. — Но почему вы смеетесь? — жалобно спросил я. — Если бы ты не приехал с Запада, — ответил Шейх, — то твой первый вопрос не был бы таким. Ответ прост для всех нас, но я не имею возможности сказать его тебе. Если бы я попытался объяснить, то мне пришлось бы объяснять причину, а ответ не имеет с ней ничего общего.         Несмотря на то, что молодой человек, переводивший для нас, иногда с трудом подбирал правильные английские слова для перевода, казалось, что он был достаточно хорошо знаком с концепцией, которая вызывала у меня столько затруднений.         Я попытался еще раз, задав другой вопрос: — Я все еще не понимаю. Как Хамид узнал о вас, и о том, что я найду вас?         Шейх помолчал немного. Затем он сказал: — Я расскажу тебе историю. Если ты сможешь понять ее, то у тебя будет ответ на твой вопрос.         В начале времен было слово, оно было произнесено Господом, и это было слово «Будь!» С этого момента все начало появляться. В этот момент все творение, какое только могло быть, просто было. И в этом слове было все, чтобы произошло все необходимое, что мы сейчас видим, и чтобы мы могли заглянуть за пределы этого мира в реальный мир. Поэтому в начале есть все. Тем не менее, то, что ты видишь здесь и сейчас, не является реальным миром, и то, что я говорю тебе, если ты вслушиваешься в форму слов, тоже не является реальным. С другой стороны, если ты вслушиваешься во вздохи ветра, ты услышишь послание истины. Если ты пошлешь свое послание с ветром, рано или поздно кто-то будет достаточно внимателен, чтобы понять его. Тебе необязательно знать, кто его услышит; но все же, в действительности есть только Он, и это именно Он Сам, кто слышит послание, и это Он Сам, кто посылает его. А теперь вслушивайся в звуки ветра.         Шейх приложил палец к губам, и в комнате стало очень тихо. — Слушай, — повторил он. — И ты услышишь передающий звук телепатии.         Постепенно комната заполнилась звуком — звуком, который рождал все звуки. Это был звук «Ху», и это был звук, оставленный ветром. Он был повсюду. Я больше ничего не искал. Сам звук вел поиск, и само послание было звуком «Ху». Искусство передавать мысль от одного человека другому через пространство это просто тонкая форма языка, а все языки происходят от первой команды Господа, когда он положил начало миру. Вот почему Дервиши смеялись над моим вопросом. И дело было не в том, слышал ли когда-нибудь Хамид о Шейхе; это было неважно. Что было важно, так это, что мы были вместе, все мы, и тайна за всем этим не была ключом, который открыл дверь. Сам момент открыл дверь. И хотя я задал вопрос о связи, на самом деле я спрашивал: «Почему я здесь?», и поэтому ответ мог быть дан только тем путем, каким он и был дан.         Остался, кажется, еще один вопрос, который я хотел задать Шейху. Этот вопрос был давно у меня на уме. — Что есть Дервиш? — спросил я. Он посмотрел на меня и долго молчал, прежде чем снова начал говорить. — Как ты знаешь, мы говорим в форме рассказов, — сказал он. — И одна из причин этого заключается в том, что ты можешь слушать рассказ еще и еще раз, поскольку все моменты разные и не повторяются. Таким образом, каждый раз рассказ, когда ты его будешь слушать, будет означать что-то другое. Это зависит от настроения, в котором ты пребываешь, от места, с которого ты смотришь на рассказ, времени суток — многих вещей. И поэтому история, которую я расскажу тебе, не будет иметь интерпретации. Ты должен слушать ее, изучать ее, и тогда, однажды, ты сможешь понять.         Шейх продолжил: — Жил-был рой москитов. Дул ветер, и, поскольку окно комнаты Шейха было открыто, все москиты были затянуты туда его дуновением. На другом конце комнаты было другое открытое окно, и все москиты, внесенные в одно окно, вылетели в другое — все, кроме одного. Этот один сел на колено жены Шейха. Шейх посмотрел на него, улыбнулся, поднял руку и убил его. Убитый москит стал Дервишем.         С этим он поднялся и, прочтя над нами молитву, закончил встречу. Сделав знак мне и Фариду, он вывел нас на улицу. — Я хочу сказать тебе кое-что, — начал он. — Сегодня я собираюсь вернуться в Стамбул. Если хочешь, можешь поехать со мной. — Вы очень добры, но я обещал посетить три гробницы, и я не думаю, что могу уехать, не сделав этого». — Гробницы оказались дважды закрытыми для тебя, — сказал он, — поэтому, возможно, тебе пока не суждено посетить их. Может быть, ты должен сделать что-то прежде, чем ты будешь вполне готов для этого. Если хочешь, ты, Фар ид и я можем поехать в Стамбул вместе. Решайся.         Молодой человек с трудом сдерживал свое возбуждение, а я не знал, что делать, я разрывался между желанием продолжить общение с Шейхом и ощущением, что я должен остаться в Коньи для выполнения данных мне заданий. — Я отправлюсь с площади сегодня в семь вечера. Если ты будешь там, то мы можем поехать вместе.         Сказав это, он взял переводчика за руку; они помахали мне, и я остался один.                 ДЕВЯТАЯ ГЛАВА         Знание происходит от трех вещей — от языка, повторяющего имя Господа, благодарного сердца и терпеливого тела.         Афлаки
	Кружащийся экстаз         Разум создает иллюзию реальности.         Хазрат Инаят Хан         И защити свое сердце от возврата к тому, от чего отказался: от людей, и стремлений, и желаний, и права выбора, и усилий, и от потери терпения, гармонии и удовольствий с Господом во времена приключающихся бедствий.         Абдул Кадир Гилани         Мне было очень трудно сделать выбор, поскольку было невозможно логически обосновать свое решение. Мысль сопровождать Шейха в поездке в Стамбул была очень соблазнительной, но оставалось еще мое обещание. Так много всего произошло за последние две недели, что вместо легкой смены событий, одного за другим, исчез вообще весь порядок. Не имея порядка очень сложно принять осознанное решение, но для меня постепенно становилось ясно, что мы в любом случае почти не способны принимать осознанные решения в этом мире. У нас есть ощущение, что мы можем сделать некий выбор между этим и тем или ехать туда или сюда, но существует и другой образ жизни, который только требует, чтобы человек совершенно покорился тому, что должно случиться. За нас принимаются решения в тот момент, когда мы жертвуем своей собственной волей в пользу большей Воли.         Я только сейчас на своем жизненном опыте начал понимать, что значило подчинение. Вследствие того, что я уехал из Англии, оставив свое прошлое позади и сделав шаг в неизведанное, теперь мне был предоставлен шанс понять, как реальный мир разворачивается в этом относительном мире. В нормальных условиях события прошедших недель вообще не имели никакого смысла. Почти беспрерывные поездки, серии совпадений, которые невозможно объяснить, встречи со всеми этими странными людьми, которые казались фрагментами головоломки: все эти вещи были призваны показать моему сомневающемуся уму правду, которую невозможно было отрицать. Есть законы, управляющие нашим существованием, о которых мы вовсе не имеем представления. Наша жизнь управляется силами, хотя и невидимыми и неосязаемыми, но более мощными, чем все то, что можно увидеть или испытать в физическом мире. Хамид говорил, что существует другой язык, язык сердца; значит должен быть и способ, чтобы понять его, понять скорее непосредственно интуицией, чем рассуждениями и аргументацией. Шагая по холодным зимним улицам Коньи в тот день, я ощутил неизбежность всего испытанного мной; если бы я не вмешивался в ход событий, используя свою волю или пытаясь все проанализировать, то, возможно, меня привели бы к большим познаниям, к которым я стремился.         Я вернулся в отель уже ближе к вечеру, решив, что надо расслабиться и, дав ход событиям, позволить им показать мне, что нужно делать.         Я лег на кровать, уставившись в потолок, звук зикра звучал в моей голове; казалось, что комната была наполнена потрясающим ощущением достоинства и присутствия встреченных мной Дервишей. Я никогда не испытывал ничего подобного, и я думал, что если бы каждый человек мог познать силу любви к Богу, какую испытывали все эти люди, тогда бы могли произойти настоящие изменения, можно было бы построить новое общество, основанное скорее на любви и знании, чем на страхе, амбициях и жадности. И дело заключалось вовсе не в копировании практик Дервишей, — следовало бы научиться жить так же страстно, как и они, привнеся это понимание в каждое мгновение своей жизни.         Когда я проснулся, было уже темно. Я не заметил, как уснул. Меня охватила паника. Едва проснувшись, я с дрожью стал искать свои часы. Было девять часов вечера. А встретиться мы должны были в семь!         Не переставая думать, я срывал свои вещи с вешалок, заталкивая их в чемодан и чувствуя, что мне было совершенно необходимо попасть в Стамбул немедленно. Мой разум, кажется, зациклился на этом, и когда я подумал о том, что должен остаться еще на один день в Коньи, не осталось никаких сомнений, что я должен ехать в Стамбул.         Портье был удивлен моей поспешностью и только спросил, ужинал ли я. — Нет, — ответил я. — Мне не нужна еда, мне нужно немедленно добраться до автобусной станции. Если там сейчас нет автобуса, то я буду ждать его прибытия.         Я заплатил по счету в отеле, поймал такси и спустя пятнадцать минут был на автобусной станции. Вбежав в кассу, я потребовал билет до Стамбула. — Вы хотите ехать немедленно? — спросил кассир. — Конечно, а когда отходит автобус? — Сэр, автобус ушел всего пять минут назад. Но будет еще один, потому что было слишком много народу на первый. Поэтому вы можете уехать на следующем, если желаете.         В спешке покинув отель, я просто позволил себе быть там, где оказался, и теперь здесь был дополнительный автобус и место в нем для меня. Очевидно, все так и должно было быть, и не важно, что я не посетил гробницы. Испытав огромное облегчение, я уселся на свое место с ощущением легкости, которого у меня не было уже давно. Я ехал в Стамбул и скоро опять должен был увидеть Хамида. Я был счастлив, что длительная поездка быстро закончилась. Меня даже не беспокоило неудобство автобусного сидения, и я проспал почти всю дорогу.         Мы въехали в пригород Стамбула на рассвете. УЛИЦЫ заполнялись торговцами, предлагавшими свой товар людям, спешащим на работу спозаранку. За прилавками на открытых рынках уже вовсю шла торговля, продавались разнообразные фрукты, свежие овощи, и горячий, только вынутый из печей хлеб. С минаретов разносился ранний утренний призыв к молитве. На этот раз мое прибытие в Стамбул не оказалось пугающим, а было больше похоже на возвращение домой. Я был более счастлив, чем в день начала путешествия. Все казалось мне прекрасным; даже шум, движения, его суета и толчея показались мне привлекательными в то утро. Несмотря на недостаток сна и события прошедшего дня я не чувствовал усталости. Поток энергии, шедший через меня, казалось, касался и других, потому что люди оборачивались и улыбались, выходя из автобуса на станции, а один из пассажиров подарил мне пакет фруктов. День был прекрасным и обещал быть не менее прекрасным и дальше.         Я без труда нашел такси и дал ему адрес кузины Хамида, у которой он собирался остановиться. «Ты должен пересечь пролив на пароме, — сказал он мне тогда, — а затем сесть на автобус, который довезет тебя прямо до двери». Я пытался все это объяснить водителю, но он не говорил ни на английском, ни на французском. Он только улыбался мне, показывая крупные желтые зубы с бесконечными золотыми пломбами, и на огромной скорости летел по улицам. Я продолжал говорить ему, что мне нужно на паром, чтобы пересечь Босфор, а потом сесть на автобус. Весьма нерасчетливо я не спросил его о том, сколько он возьмет с меня. Когда он заехал на один из паромов, я понял, что было уже слишком поздно поворачивать назад, и что он собирается везти меня до самого дома. Сколько же могла стоить такая поездка, думал я, но теперь уже ничего нельзя было поделать; я откинулся назад и попытался перестать волноваться.         Еще через три четверти часа мы прибыли по указанному мной адресу. Счет был совершенно невероятным, я никак не мог заплатить по нему. Я попытался объяснить, что сейчас мне придется зайти в дом, чтобы одолжить немного денег. Таксист злился, а его улыбка превратилась в зловещую гримасу, когда он вцепился в мой чемодан, показывая на мой карман. — Подождите, подождите, — сказал я. — Не пройдет и минуты, — и показал на дом. В возбуждении от прибытия в Стамбул я забыл, что было еще достаточно рано, и, возможно все еще спали. Не получив ответа на звонок, я попытался стучать в занавешенные окна. Опять никакого ответа. А если никого не было дома! Таксист уже кричал, угрожая мне полицией, а вокруг машины собралась небольшая толпа. — Друг, друг, — говорил я, показывая на дом, но мне так никто и не открыл.         Из толпы вышел человек и обратился ко мне по-английски: — Таксист говорит, что провез вас через весь Стамбул, и он хочет, чтобы вы заплатили ему. — Я знаю, — ответил я, — но у меня мало денег, мой друг, что находится там, — и я указал на дом, — поможет мне. — Таксист говорит, что если вы не заплатите сейчас же, то он позовет полицию. — Послушайте, я уже слышал это, — пытался объяснить я, — но сначала я дсжен найти своего друга, и тогда все будет в порядке.         Человек из толпы не выказал никаких чувств; казалось, что он и вовсе не слушал меня: — Таксист говорит, что он не любит американцев. — Но я не американец, — ответил я. — Я англичанин. Все это было переведено на потеху толпе, которая становилась все больше. — Таксист говорит, что он не любит и англичан. Он любит немцев. — Меня вовсе не интересует, кого он любит, а кого нет, — закричал я на него. — Переведите ему, что все будет прекрасно, и что он получит свои деньги немедленно.         При этом я стукнул по двери с такой силой, что задрожали стекла. «Хамид, Хамид» — кричал я. На этот раз дверь открылась, и выглянуло маленькое знакомое личико. Это была девушка.         Ее непричесанные волосы и страдание в глазах привлекли внимание толпы. Когда она вышла на улицу одетая в ту же белую ночную рубашку, которую она носила в Сиде, все крики и разговоры стихли. Таксист перестал размахивать руками, но продолжал крепко держать мой чемодан. Переводчик стоял у меня за спиной с широко открытым ртом. Один за другим, толпа начала расходиться. — Все в порядке, — сказал я таксисту. — Подождите минутку.         Я пошел за девушкой, которая все еще смотрела на улицу, задумчиво перекладывая моток шерсти из руки в руку. — Хамид, — позвал я еще раз.         Он вышел из комнаты слева, надевая халат поверх пижамы. Он не выглядел удивленным, но и не поприветствовал меня. Холодность его приема унесла остатки радости, которую я испытывал рано утром. Я объяснил, что случилось, и он ушел в свою комнату, тут же вернувшись, чтобы дать мне двести лир. Затем он пошел за девушкой, которая вышла на улицу. Толпа рассеялась, и таксист уже сидел в своей машине. Несколько детей подошли и скакали вокруг девушки, передразнивая ее медленную походку и безмолвные движения. Она, кажется, не замечала, медленно поднимаясь по улице, утренний ветерок развевал ее ночную рубашку. Хамид вернул ее в дом и спокойно повел вверх по лестнице. Я отдал таксисту двести лир в обмен на свой чемодан, ожидая получить сдачу, но не получил ее. Потом тоже прошел в дом.         Столовая, возвышавшаяся над Босфором, была наполнена светом утреннего солнца. В ней было много старинных вещей, французские мебель и скульптуры, полотна восемнадцатого века на стенах. Снаружи Босфор нес свои воды мимо французских окон, полон движения в это утро. Крошечные рыбацкие лодочки плыли по течению, рыбаки с кормы закидывали длинные удилища. Детишки играли около небольших протоков у стены соседнего сада, пуская по воде бумажные кораблики и шлепая по мелководью. Ширина Босфора в этом месте достигала примерно мили, и повсюду были корабли, большие танкеры под российскими флагами, маленькие грузовые пароходы, нагруженные по самый планшир, баржи с кучами угля, роскошные круизные лайнеры, стоящие на якоре посреди пролива, пассажиров которых доставили на берег небольшие суденышки. Там были рыбацкие лодки, катера, буксиры, весельные лодки и паромы, проходившие так близко от дома, что я мог разглядеть лица людей на нижних палубах, смотревших в иллюминаторы. Зрелище было настолько захватывающим, что я не заметил, как вошел Хамид. — И что? — спросил он.         Он причесал волосы и сменил пижаму на свободную турецкую рубашку, выпущенную поверх голубых брюк. Я начал с извинений, объясняя, что таксист заехал на паром и сам привез меня сюда, потому что я не смог объяснить ему, чего я хотел. Хамид немного послушал меня, а потом заявил мне, что я идиот, и затем предложил мне завтрак. Про девушку он не сказал ни слова. Атмосфера в комнате напоминала мне тот момент подъема в гору на машине, когда он впал в ярость. Я попытался сконцентрироваться и не реагировать на тот страх, что поднимался внутри меня. Что-то было не так, я знал. Б отеле в Коньи я был вполне уверен, что я поступал правильно, но теперь все было иначе. Возможно, я опять сделал ошибку, и меня попросят уехать.         Мой ум был занят всеми этими мыслями, но за завтраком не было сказано ни слова об этом. Мы ели хлеб и фрукты и пили густой турецкий кофе. Мы еще не закончили есть, когда Хамид заговорил со мной. — А теперь, пожалуйста, расскажи мне, что произошло со времени нашей последней встречи.         Я пытался припомнить все, что случилось с того момента, когда мы расстались в Сиде, мысленно возвращаясь в те дни и часы за мельчайшими деталями. Казалось, что он хочет знать все, даже где я останавливался, какую еду ел, кого встретил и так далее. Я рассказал ему о том, что гробницы были закрыты, и о том, что встретил Шейха. Мне показалось, что это его вообще не заинтересовало. Он нетерпеливым жестом прервал мое описание зикра и вернулся к гробницам, еще раз устроив дотошный допрос относительно времени посещения гробниц и причин, почему они были закрыты. — И почему ты не остался еще на одну ночь, чтобы сделать то, что я велел тебе? — спросил он. — УЖ не думаешь ли ты, что я послал тебя в такую даль в Конью просто так? И как насчет Дервиша, которого ты встретил в амфитеатре в Сиде? Ты думаешь, что это было совпадением, что вы встретились и что он упомянул Мевлану? Ты такой тупой — тупой и глупый, и ты не слушаешь. Ты забыл, с какой целью ты явился ко мне. Ты еще раз зря потратил мое время, но это в последний раз. Изволь, пожалуйста, запомнить, что ты здесь не для того, чтобы впустую тратить мое или чье-то время, и не затем, чтобы совершить свое путешествие или думать, что ты вообще что-то знаешь. Ты здесь для того, чтобы вступить на Путь, о чем ты сам и просил. Поэтому тебе была устроена проверка, которую ты, в основном не прошел. Ты не прошел проверку на смелость на горе, которая также являлась испытанием веры, и ты до сих пор не можешь понять. Ты продолжаешь смотреть на внешнюю форму этого мира так же, как ты настаивал на том, что камень на дороге повредил машину. Ты говоришь, что веришь мне, но ты отрицаешь эту веру снова и снова. Так какой же ты тогда ученик? Я должен был отослать тебя обратно в Англию к твоему антикварному бизнесу еще несколько недель назад. Ты просто не слышишь. Как ты не можешь понять, что все творение происходит и всегда будет происходить в один момент во времени? Это означает, что все, что может быть выполнено за неделю, полностью зависит от нашего уровня веры и освобождения от наших маленьких проявлений воли в пользу большей воли — Воли Господа. — Но, Хамид, — начал я. — Не перебивай меня, — прорычал он. — Ты навлек на меня разнообразные беды из-за недостатка у тебя веры, а теперь еще и из-за недостатка терпения. Если бы ты остался еще на один день в Коньи, то, возможно, ты был бы принят. Но сейчас ты находишься здесь, ничего не добившись, и нам придется начать все с начала.         Я пытался объяснить ему, почему я вернулся в Стамбул, но понял, что на самом деле у меня нет объяснения. — Видишь ли, Шейх сказал, что я могу поехать в Стамбул с ним, и поскольку гробницы дважды оказались закрытыми, то, возможно, просто мне не пришло время посетить их. Поэтому я подумал, что смогу посетить их в другое время. — Ты ни о чем не думал! Ты не сделал того, что тебе велели, и ты вообще не думал. Я очень пристально наблюдал за тобой в эти последние недели и я вижу, что ты до сих пор пребываешь в мире очарования. Ты хочешь познать Господа, не так ли? Ты хочешь превратиться в Существо, прийти к любви? — Да, Хамид, хочу. — Тогда ты должен понять, что ты не можешь прийти к любви через очарование. Ты не можешь понять, что ты пойман своим стремлением к феноменальному или духовному опыту, поэтому ты пошел на зикр и думал, что все было прекрасно, и что твоя миссия была выполнена. — Но это было прекрасно, Хамид... — Как бы прекрасно это ни было, но ты не за этим был послан в Конью. Я продолжаю повторять тебе — ты до сих пор не выбрался из мира очарования. Сначала ты должен прийти к познанию себя, а это нельзя сделать только через очарование. Любовь без знания почти что бесполезна. Сначала ты должен приобрести знание, а затем ты придешь, неизбежно, к любви. Если ты попытаешься сделать это обходным путем, то существует очень большая реальная угроза того, что ты вернешься в изначальное состояние. Помнишь ли ты мое предупреждение относительно состояния мира на сегодняшний день? Это ты должен следить за своим миром — также ты несешь ответственность за то, чтобы не вернуться в состояние ниже твоего достоинства. Ты понимаешь, о чем я говорю?         Я был очень смущен. Это правда, что я был очарован зикром и миром Дервишей, но не сам ли Хамид направил меня на этот путь, когда послал на поиски Шейха в Стамбул? Я спросил его об этом. — Не ты ли сказал мне, — ответил он, — что этот Шейх или кто он там был заявил, что не знает меня? — Да, — ответил я. — Тогда получил ли ты ответ на свой вопрос? Я послал тебя к Шейху, чтобы увидеть, найдешь ты его или нет. Я знал, что если ты найдешь его, то ты до сих пор привязан к миру очарования и будешь околдован всем этим. Если бы ты не нашел его, то ты был бы свободен от этого и смог бы идти дальше. Беда в том, что ты все еще не повернулся прямо к Богу. Ты до сих пор используешь свою собственную волю, и в этом состоит вся проблема. Если бы ты повернулся, то тогда ты бы знал, что тебе будет дано все необходимое для исполнения Его воли. Конечно, зикр был прекрасен, великое переживание для тебя. Но какова была первоначальная цель твоего путешествия в Конью? Ты должен был отправиться и выразить свое уважение трем святым. На самом деле произошло следующее: когда ты исполнил зикр с группой Дервишей, ты немедленно попал под влияние своей собственной воли, своего собственного стремления к опыту. Конечно, это была ловушка! Вместо того чтобы остаться в Коньи до тех пор, пока гробницы не откроются тебе, ты был охвачен идеей отправиться в Стамбул с Шейхом потому, что, возможно, тебе позволили бы исполнить с ним зикр еще раз. Это так? — Но если я получил все, в чем нуждался, то почему ты так сердит, Хамид? — О, — сказал он, размахивая указательным пальцем у меня перед носом, — и хотя в Сущности все безупречно, здесь, в этом мире это совершенно другое дело. Ты мог бы с легкостью пройти испытание, если бы ты был чувствительным. А так ты потерял время и продолжаешь делать это, что, как я всегда говорю тебе, является единственным настоящим грехом. Все вытекает отсюда.         А теперь ты должен уйти и поучиться немного терпению. Боюсь, что ты не сможешь остаться в этом доме в любом случае. Моя кузина возвращается из своей поездки сегодня, и девушка находится здесь, как ты знаешь. Ты должен просто отправиться в ближайший пансион и ждать там. — Но, Хамид, — возразил я, — я не могу позволить себе остановиться в пансионе. У меня осталось не очень много денег. — Тогда попроси прислать, — сказал он. — У тебя остались деньги в Англии или, хотя бы, мебель или что-то. Продай это и оплати свою дорогу. Каждый на этом пути должен обеспечивать себя сам. УЖ не ждешь ли ты, что я буду обеспечивать тебя? Вот тебе адрес пансиона, — он вручил мне клочок бумаги. — Туда можно дойти пешком, но с твоим чемоданом, возможно, будет лучше доехать на автобусе. Попроси прислать денег, отправляйся и жди в пансионе, пока я не пришлю за тобой. — Сколько денег мне просить? Как долго я останусь в пансионе? — Я не имею ни малейшего представления, — ответил он. — Я не судья, и это зависит от многого. А теперь, пожалуйста, отправляйся. Мне нужно работать.         Живя в пансионе на Босфоре, ничего не делая, никуда не выходя, даже не читая книг, я начал понимать, насколько мы тотально бессильны в этом мире до тех пор, пока в нас не произойдут реальные изменения. День за днем я вставал рано, выполнял различные практики, которым за последний год обучил меня Хамид, и немного физических упражнений для поддержания формы. Пансион, как и другой дом, был выстроен над самой водой, но моя комната была маленькой хижиной, окно которой выходило в каменный двор, где была прикована цепью к стене огромная восточно-европейская овчарка. Ее никогда не кормили, но когда кто-нибудь стучал в калитку, она выскакивала вперед, насколько позволяла цепь, лая и рыча, и останавливалась лишь на небольшом расстоянии от желавшего войти человека. Потом спускался хозяин и убирал собаку, чтобы гость мог войти. Эта сцена повторялась по много раз на дню, и хотя ее цепи не хватало до дверей моей комнаты, я должен был пробираться вдоль стены патио, поскольку собака обходилась со мной так же, как и с теми, кто входил с улицы.         После утренних упражнений я шел в большой дом завтракать. Мои деньги пришли из Англии примерно неделю спустя; но тот факт, что у меня теперь есть деньги, которых хватит на достаточно неопределенный период, не улучшил моего настроения. Делать было совершенно нечего, и никто в пансионе не говорил ни по-английски, ни по-французски. Большинство обитателей рано утром отправлялись на работу и возвращались только к ужину, который подавали на веранде. Время ужина было лучшим временем дня, поскольку мы сидели и смотрели на лодки, а когда была хорошая погода, наблюдали, как садилось солнце. Хотя в основном шел дождь, а холодный ветер задувал в оконные щели. День за днем я сидел там и ел то, что мне подавали, без особого интереса. Иногда я подолгу спал из-за острой бесконечной скуки. Я понимал, что это было испытание, но цель его была забыта, и если бы не страх за то, что могло бы произойти, я бросил бы все здесь и сейчас и уехал бы назад в Англию. Хамид находился всего в нескольких минутах ходьбы от меня, но телефон никогда не звонил для меня. Не было никаких писем, сообщений. Абсолютно ничего.         Спустя какое-то время, когда у тебя нет работы, некуда идти и не с кем поговорить, наступает момент, когда ты остро начинаешь понимать свою полную никчемность. Ты мог бы считать, что выполняешь какую-то миссию, или какой-то внутренний голос мог бы говорить тебе, что ты поступаешь правильно, или какое-то предвзятое мнение о том, что это означает, могло бы пытаться помочь тебе. Но когда ты остаешься совершенно один с приказом ждать неопределенное время, ты начинаешь понимать, насколько же мало ты знаешь на самом деле.         В течение нескольких первых дней мой ум напряженно трудился, когда я пытался вновь и вновь вернуться к событиям, приведшим меня к такому положению. Часами я обдумывал один определенный аспект моего путешествия, пытаясь отыскать в нем для себя хоть какой-то смысл. Я пытался выяснить, действительно ли я верил Хамиду, или дурачил себя. Иногда я думал, что на самом деле ненавижу его. Он был такой загадкой и, хотя он и сказал мне, что я должен подчинить свою волю воле Господа, мне казалось, что я пожертвовал свою свободную волю ему, а не Господу. И сейчас я был в ловушке, без собственной воли. Я делал то, что мне говорили, но теперь в моем мозгу возникал вопрос: действительно ли Хамид знал, что он делал? Возможно, он уводит меня в сторону. Я воображал, что на этом пути я смогу разрешить некоторые свои проблемы и научусь жить более легко. Все получилось наоборот. И если до отъезда в Турцию я располагал хоть каким-то спокойствием разума, то сейчас, конечно, у меня не было ничего подобного. И вот я здесь, торчу в центре Стамбула, не зная, что произойдет дальше и пошло ли мне на пользу хоть что-то из того, через что я прошел. Я не знал, сколько мне оставаться в этом пансионе; это могли быть месяцы — возможно, даже годы! И эта перспектива повергала меня в часы и дни, полные отчаяния. Я даже начал подумывать о том, как сведу счеты с жизнью, поскольку ощущал себя все более и более никчемным. Потом я подхватил грипп.         В течение недели я был настолько болен, что не вставал с постели. Хозяин пансиона приносил мне суп и фрукты, но я был настолько слаб, что не мог поднять голову, и едва мог глотать. Поскольку мне не становилось лучше, и у меня была высокая температура, он настоял на том, чтобы пригласить доктора, который колол мне пенициллин, брал непомерные деньги и возвращался на следующий день, чтобы повторить процедуру. Я все больше слабел, так что когда температура постепенно пошла на спад, я едва мог пересечь двор. Хозяин был не очень ласков со мной — он был обеспокоен ответственностью за мое пребывание у него, а, кроме того, он с большим подозрением относился ко мне, потому что я только и делал, что сидел или спал весь день.         Еще через неделю я стал чувствовать, что силы возвращаются ко мне, да и погода стала удивительно весенней. От Хамида не было никакой весточки, и я был убежден, что не выдержал испытание, данное мне. Я был слаб, сильно похудел, перестал беспокоиться так или иначе о том, находился ли я на духовном пути или вне него, и мне действительно больше не хотелось отыскать «Истину» — какой бы она ни была. Я только хотел поскорее убраться из этого места, как только достаточно окрепну, вернуться в Англию и попытаться начать жить с того места, где я остановился. Жизнь была бесцельной, это путешествие превратилось скорее в кошмар, чем в приключение, и хотя я и раззадоривал себя, что у меня достаточно смелости, чтобы позвонить Хамиду, но на самом деле я знал, что слишком боюсь набрать номер.         Наконец, когда солнце стало действительно теплым, я решил отправиться на прогулку по Босфору. Черт с ним, с Хамидом, и его практиками — кроме того, прогулка и свежий воздух пойдут мне на пользу. Я до сих пор был слаб, меня мучил ужасный кашель, поэтому я решил, что поездка к Черному морю будет тем, в чем я нуждался. В конце концов, я набрался немного смелости и позвонил Хамиду, чтобы рассказать ему о своих планах.         Он никак не отреагировал ни на мой звонок, ни на сообщение о моей болезни. — День такой хороший, Хамид, — сказал я, — что я решил отправиться прогуляться немного по Босфору и подышать свежим воздухом. — Какая прекрасная идея, — ответил он. — Надеюсь, что ты хорошо проведешь день.         Все было в порядке! Впервые за несколько недель, проведенных в пансионе, я был счастлив и окрылен. Я отправился на пристань, куда приходили корабли, и на первом попавшемся поплыл по Босфору и прекрасно провел время, останавливаясь в маленьких городках по дороге, переходя с одного парома на другой.         Я возвратился в пансион с наступлением темноты. Не прошло и десяти минут, как хозяин постучал в мою дверь, чтобы сообщить, что мне звонили.         Это был Хамид. Его голос был холоден и сух на другом конце провода: «Пока тебя не было, кто-то приходил к тебе. Очень жаль, но этот человек не мог ждать, поэтому он ушел», — я услышал щелчок на другом конце линии.         В моей комнате было одиноко как никогда. Мое хорошее настроение поменялось на старое отчаяние. Что это могло бы значить, что кто-то приходил ко мне? Я никого не знаю в Стамбуле за исключением Шейха, но, без сомнения, это был не он. Хамид сказал это так, как будто я не прошел испытание — хотя, вместо того чтобы орать на меня и отправить меня в Лондон, он просто оставил меня болтаться еще раз. В этот вечер я велел принести вина в свою комнату. Я выпил целую бутылку и когда, наконец, я стал засыпать, то твердо решил уехать в Англию следующим утром.         Но утром мое настроение немного улучшилось, и я решил предпринять последнюю попытку достичь того, за чем меня отправили в пансион. Испытание было связано с терпением, в этом я был уверен, но кроме этсго в нем было что-то еще.         Но когда еще одна неделя минула в скуке, я решил прогуляться по Босфору во второй раз. Опять я позвонил Хамиду и опять он сказал, что считает прогулку прекрасной идеей, поскольку я еще не совсем оправился после гриппа. И снова я подумал, что все будет хорошо. И опять, когда я вернулся вечером, Хамид позвонил мне. «Пока тебя не было, приходили они», — сказал он.         Утром я упаковал свои вещи, позвонил в аэропорт и заказал билет в Англию на следующий день. Я не хотел бы снова встречаться с Хамидом, даже для того, чтобы попрощаться, но я знал, что должен.         Когда я постучал в дверь дома, где жил Хамид, мне открыла женщина, которая оказалась его кузиной. — Входите, — сказала она, — мы ждали вас. Скоро будет готов ленч. Вы останетесь?         Она провела меня в гостиную, налила мне стакан шерри, через некоторое время вошел Хамид. — А вот и ты, — произнес он, горячо обняв меня. — Господи, как ты похудел. Как много сил грипп отнимает у человека. Полагаю, что доктор колол тебе пенициллин, который только ухудшает положение. Ну, теперь ты уже поправился?         Подали ланч, и мы поели, как будто все было нормально. Никто и не вспомнил о пансионе; Хамид и его кузина беседовали о всемирном кризисе, о турецкой и греческой политике и обо всех тех вещах, которые могут обсуждаться за ленчем. Когда принесли кофе, кузина Хамида повернулась ко мне и сказала: — Я слышала, что вы хотите стать учеником на Пути. Как могло случиться, что англичанин, даже не мусульманской веры, захотел следовать по Пути? Мой кузен пытался объяснить мне, но я ничего не понимаю. Мой Шейх всегда говорит, что у таких людей, как вы, практически нет шансов, поскольку вы никогда ни от чего не отказываетесь. Вам слишком комфортно на Западе. Не так ли?         Меньше всего мне хотелось еще раз возвращаться к теме путешествия и его причинам, но чем больше я настаивал, что собираюсь вернуться в Англию, тем больше она хотела, чтобы я все объяснил. У меня даже не было возможности сказать Хамиду о моем решении. Он сидел за столом напротив меня и бесстрастно слушал мои рациональные объяснения. Наконец, он вмешался в разговор и что-то быстро сказал своей кузине по-турецки. Затем, повернувшись ко мне, он объявил: — Ты можешь уезжать, если хочешь, но я собирался завтра устроить тебе встречу с очень важным человеком. Если ты хочешь этого. У тебя есть выбор, но это пошло бы тебе на пользу. — Но я думал, что бессмысленно продолжать дальше. Я думал, что поскольку «они» — кто бы «они» ни были — явились и ушли, пока я отсутствовал, означает, что я не прошел данного мне испытания. — Ты снова используешь свою собственную волю! — раздраженно сказал Хамид. — Говорю тебе, что ты не судья. Откуда ты знаешь, что не прошел испытания, когда ты даже не знаешь, в чем оно заключалось? Если бы ты научился терпению, то ты бы понял. Неужели ты не понимаешь, что ничего не может произойти, пока не придет время? Теперь наступило время посетить человека, с которым я бы хотел, чтобы ты встретился. Ты не знаешь, прошел ли ты испытание, и, более того, не узнаешь до тех пор, пока не выяснится, примет ли тебя этот человек или нет. Если тебя примут, то все в порядке. Если нет, то нет. Но ты свободен в выборе. Возвращайся в Англию, если хочешь. Лично мне все равно, поступишь ты так или иначе. Сказав это, он встал из-за стола и вышел из комнаты. Проклятье! К чему все это? С меня всего этого было достаточно — а теперь мне предлагали еще. В расстройстве я вышел из комнаты, пытаясь найти Хамида. Он сидел в комнате с видом на пролив и беседовал со своей кузиной. — Хорошо, — сказал я, — я отменю свой отъезд. Но я не понимаю. — Прекрасно, — ответил он. — Тогда можешь остаться здесь на ночь. — Ты имеешь в виду, что девушка уехала, и есть свободная комната? — Нет, она все еще здесь. — Но из твоих слов я понял, что для меня здесь не было свободной комнаты. — Неужели я говорил это? — сказал он, улыбаясь.         На следующий день Хамид, его кузина и я на машине отправились посетить человека, о котором упомянул Хамид. Единственное, что мне было сказано о нем, что он очень старый и у него нет зубов. Но при этом он очень любил шоколад с нежной начинкой, поэтому мы остановились по дороге, чтобы купить коробку этого очень необычного шоколада, который изготавливали в маленьком магазинчике.         Единственное, что мне было велено, это надеть самый лучший костюм, потому что я шел на встречу с тем, кто был очень важен в этом путешествии. — Ты должен осознавать все, что происходит, — сказал Хамид, — даже если ты не понимаешь то, что говорят. Будь внимателен и выражай должное почтение. Это очень важно сегодня.         В молчании мы приехали на другой конец Стамбула, в жилую часть города, остановившись напротив дома, который стоял на некотором расстоянии от дороги. Когда Хамид постучал, дверь немедленно открыла женщина, которая проводила нас в большую комнату, заново обставленную и очень современную на вид. В одном конце комнаты стоял диван и низенький столик перед ним. Женщина положила шоколад на стол и предложила нам рассаживаться. Стул, который предложили мне, был как раз напротив середины дивана. Вскоре к нам присоединились несколько членов его семьи и другие гости. После того как нас представили, наступила тишина.         Скоро открылась дверь, и вошел старик. Он был высокий и худой, его редкие волосы были почти белыми. Старик был очень хилым, но первое, что я заметил, были его глаза. Они были темные и глубоко посаженные, его взгляд был прямым и непреодолимым. Остановившись на секунду на пороге, он осмотрел комнату, молча поприветствовав каждого своим необычным взглядом, задерживая его на мгновение на каждом из нас, а потом переводя его на следующего. Его жена взяла его за руку и проводила на другой конец комнаты к дивану, где он уселся напротив меня. Он ничего не сказал, только откинулся назад и некоторое время глубоко дышал. Его жена, сидевшая на стуле справа, наклонилась, открыла коробку шоколада и передала ее старику. Он улыбнулся, очевидно, с удовольствием, но настоял, чтобы каждый из нас угостился, прежде чем он сам взял шоколад. Я был поражен, как он жевал шоколад деснами, поскольку у него на самом деле не было зубов.         После довольно продолжительного времени он повернулся к Хамиду и задал ему вопрос. Последовал диалог, в котором часто упоминались имена, слышанные мной ранее, а особенно Мевлана Джелаледдин Руми и Конья. Наконец, старик откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Казалось, что он отдыхал; в комнате царила полная тишина, и все в комнате закрыли глаза. Я сделал то же самое, стараясь быть открытым всему, что происходило. Через несколько минут я почувствовал, что кто-то легонько трогает меня за плечо. Это была жена старика. Улыбнувшись мне, она указала на диван. Старик медленно поднимался на ноги, поддерживаемый с двух сторон родственниками. Выпрямившись, он начал говорить что-то по-турецки, его глаза были закрыты, а правая рука вытянута вперед. Я почувствовал, что невероятная волна эмоций разлилась во мне. Как будто я получал благословение. Затем он открыл глаза и наклонился вперед. Держа свои руки у меня над головой, он дунул, и произнес: «Ху». Затем, взяв меня за руки, он пристально посмотрел на меня и, сделав это, он снова заговорил по-турецки. Через две минуты он ушел из комнаты в сопровождении своей жены, обернувшись к нам, чтобы еще раз поднять руку над всеми нами и дунуть в комнату. Хамид наклонился ко мне. — Все в порядке, — сказал он. — Он принял тебя. Он велел тебе немедленно отправляться в Конью. — Но я уже был в Конье. — А теперь тебе надо вернуться туда, — сказал он. — Ты должен посетить гробницу Мевланы; но предварив ель-но ты должен приготовиться. Выразив свое почтение Шамси Табризу, ты должен просидеть перед гробницей Мевланы три дня и три ночи, чтобы увидеть, будешь ли ты принят на этот раз». — Что еще он сказал мне? — спросил я. — Я почувствовал благословение. — А-а, — ответил Хамид, — это он молился о тебе, но боюсь, что я не могу сказать тебе, что это было. Кстати, человеком, который приходил к тебе в пансион, была продавщица овощей с рынка. Она пришла к нашей двери и сказала: «Я слышала, что у вас живет друг, который очень любит овощи. Я принесла ему немного». Ты видишь, если бы ты не был на Босфоре, ты бы научился чему-нибудь. Запомни, что есть только Одно Абсолютное Существо, и Оно проявляет Себя в различных формах. Я не знаю продавщицу овощей, но ее приход стал для меня знаком, сказавшим мне кое-что, именно поэтому я привел тебя сегодня сюда.         С этим он ушел, попрощавшись с родственниками старика. Я не спросил его, кто был этот человек. Это было излишним, потому что я знал, что произошло нечто важное, и действительно сказать было нечего. Молча мы доехали до дома, а немного позднее в тот же день я еще раз сел в автобус, направлявшийся в Коныо.                 ДЕСЯТАЯ ГЛАВА         Как волны над моей головой описывают круг, Так в священном танце вертишься ты и кружишься. Танцуй же, о сердце, вертящимся кругом будь. Сгори в этом пламени — не свеча ли Он?         Мевлана Джелаледдин Руми
	Позволь Твоему слову, Господь, стать выражением моей жизни.         Хазрат Инаят Хан         Хозяин отеля принял меня так, словно я был гостем в его доме, отнеся мои вещи в ту же комнату, в которой я спал несколькими неделями ранее. На этот раз он настоял, чтобы я поел, и принес поднос с халвой, медовыми пирожными и кофе. Он вовсе не удивился, увидев меня снова, и очень вежливо спросил, чем я занимаюсь. Я знал, что ему не терпелось узнать, зачем англичанин опять вернулся в Конью в это холодное зимнее время, но я едва ли мог объяснить даже самому себе, как оказался здесь еще раз.         В тот вечер, когда я сидел в своей комнате, пожелав спокойной ночи хозяину, мой разум был занят данным мне заданием — просидеть три дня и три ночи перед гробницей Мевланы Джелаледдина Руми.         Из прочитанного мной я знал, что Конья была великим духовным центром семь столетий назад, во времена Руми. Многие суфийские мастера собирались в этом городе, и все основные религии мира пришли в Малую Азию на как будто заранее подготовленное пересечение путей, слияние воедино внутренних истин, подчеркивающих внешние формы религий. В это время из Китая пришел Буддизм, и, конечно, к этому времени Конья уже являлась великим центром Иудаизма и Христианства, а также Ислама.         Я читал, что Руми родился в Персии в 1207 году. Он поселился в Конье, где, как полагают, у него было десять тысяч последователей и где он умер в 1273 году. Имя Руми тесно связано с именем Шамси Табриза, «Солнца Тебриза». Существует множество рассказов о первой встрече этих двух необыкновенных людей. В одной из таких историй говорится, что во время их первой встречи Шамси Табриз схватил рукописи книг, которые до этого момента были делом всей жизни Руми, и бросил их в колодец со словами: «Ты хочешь получить их обратно? Я обещаю, что они будут сухими». В это решающее мгновение Руми признал в Шамси своего духовного учителя и бросил рукописи, представлявшие его прошлую жизнь. Оставив свою семью и своих учеников, он последовал за Шамси в уединенное место и оставался там два с половиной года. Ученики Руми рассердились на Шамси и, как говорят, в конце концов убили его, хотя его тело так и не смогли найти. Но к этому времени его работа была выполнена, и в течение семи столетий влияние Руми распространялось по миру через его мистические труды, стихи и через орден Дервишей Мевлеви, который был основан на его учении.         Это было все, что я действительно знал о нем, и все же я не совсем верил в то, что присутствие великого суфий-ского мастера существует до сих пор, даже семь столетий спустя после его смерти. Предположительно, я уже имел опыт, на что похож открытый контакт с живым присутствием человека, умершего много лет тому назад, но теперь я вспомнил, как Хамид сказал мне в Англии, вручая почтовую открытку: «Однажды, Божьей волей, ты посетишь это место; и если ты сделаешь это, то ты будешь знать, что твое настоящее путешествие началось».         На следующее утро, исполнив ритуал омовения с особой тщательностью, я направился к могиле Шамси Табриза. На этот раз ворота были открыты. Площадь перед зданием была пуста. Ветер кружил обрывки бумаги вокруг деревьев, а мелкие капли холодного дождя сверкали на тротуаре. Прямо около двери стояла полка для обуви, на которой были аккуратно расставлены три или четыре пары обуви. Я разулся и вошел в комнату. В тусклом свете масляных ламп, горевших на другом ее конце, я смог разглядеть только силуэты группы молившихся людей.         Хотя ни одна из этих деталей не имела значения, потому что как только я переступил порог, уже невозможно было избавиться от невероятного присутствия, заполнявшего комнату. Как будто я вошел в другое измерение, где сила любви настолько велика, что разбивает вдребезги все предвзятые мысли, начисто вымывает прошлое, врывается вовнутрь, чтобы отпереть дверь к сердцу. Помню, что я пытался молиться; хотя не было нужды в том, чтобы говорить или делать что-либо. Нужно было только открыться и позволить этому присутствию любви войти в тебя. Я не знаю, как долго я простоял там, также я не помню, как я уходил оттуда и направлялся к гробнице Руми для своего длительного дежурства. Только что я был в гробнице Шамси Табриза, а в следующее мгновение я оказался во дворе около гробницы Руми, сидящим на лавочке у фонтана, а воротник моего мехового пальто было аккуратно приподнят, чтобы защитить мое лицо от ветра. Я прошел в открытые ворота, пересек дворик и увидел, что дверь, ведущая в гробницу и музей, открыта. Я вошел, отметив великолепие здания и самой гробницы, знакомое мне по изображению на почтовой открытке, которую Хамид дал мне в Англии, а затем снова вышел во двор, намереваясь начать мое долгое дежурство.         Я просидел на скамейке совсем недолго, когда почувствовал легкий удар по правому плечу. Мне потребовалось невероятное усилие, чтобы открыть глаза, и сначала я не мог сфокусировать их. Когда я все же сделал это, то я увидел человека в униформе и в фуражке, склонившегося надо мной и глядевшего на меня довольно строго. — Йок, — сказал он. — Что йоте? — ответил я, не совсем понимая, что происходит. — Йок, — твердо повторил он, выпрямившись и показывая на ворота. Я начал протестовать, но он прервал меня, пригласив еще одного человека в униформе. На этот раз сомнения не было, поскольку этот человек говорил по-английски: — Я сожалею, сэр, но сидеть около гробницы запрещено. Поэтому идите посетить Мевлану, а затем мы проводим вас в музей, да? — Но, видите ли, — пытался объяснить я, — меня просили посидеть здесь. Я имею в виду, что мне велели сидеть здесь три дня и три ночи. — Это невозможно. Пожалуйста, уходите.         Собралась толпа, и, как всегда, была горячая дискуссия на турецком. Первый человек в униформе, повернувшись ко мне спиной, рассказывал им об этом, а второй угрожающе стоял надо мной, показывая на ворота. Я ехал за несколько тысяч миль от Англии, исколесил Турцию и, очевидно, приближался к концу своего путешествия, получив специальные наставления от того, кто был, несомненно, важным человеком в Стамбуле, просидеть около гробницы три дня и три ночи. Я решил упорствовать и не двигаться. Самое худшее, что они могли сделать, это позвать полицию, но в тот момент прибытие даже всех полицейских сил казалось несущественным. Я опять закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался представить, что вокруг не было никого.         Казалось, что это подействовало, но потом я почувствовал еще один удар по плечу, который на этот раз был более сильным, а затем кто-то потряс меня за плечо. Я продолжал свою медитацию, пытаясь стряхнуть его руку.         Но потом я услышал еще один голос, такой добрый и мягкий, что я открыл глаза и увидел старика с седой бородой и в голубом костюме в полоску, стоявшего там и улыбавшегося мне.         Старик взял меня за обе руки, поцеловал их, поднял их к своему лбу в приветствии. Он помахал кому-то из толпы. Это оказался Фарид, молодой человек, переводивший мой разговор с Шейхом во время моего предыдущего визита в Конью. Мы тепло поприветствовали друг друга. Я был так удивлен, увидев его, у меня было столько вопросов к нему, что я едва мог говорить.         Старик объяснял мне что-то по-турецки. Фарид немного послушал, а затем повернулся ко мне: — Дэдэ говорит, что он знал, что ты придешь. Он говорит, что ты должен идти с ним в его дом, где он приготовил комнату для тебя. Пожалуйста, пойдем, и я тоже пойду с вами и буду переводить. — Но.., — начал протестовать я. Но тут же был прерван новым потоком турецкой речи. — Дэдэ говорит, что он знает, что тебе были даны определенные инструкции, но теперь это не имеет никакого значения, и здесь на самом деле нельзя сидеть. Кроме того, гробница закрывается через полчаса.         Старик лучезарно улыбался мне, словно я был его другом всю жизнь. — Пожалуйста, спроси его, — сказал я Фариду, — не знает ли он человека в Стамбуле, который послал меня сюда?         Мой вопрос был переведен старику, и он разразился смехом, заставив всю толпу смеяться вместе с ним. — Он говорит, что, конечно, знает — иначе, как бы он узнал, что ты придешь сюда? — Но если они знают друг друга, то почему тот человек в Стамбуле не знал, что я не смогу сидеть здесь и выражать свое уважение Мевлане? — Дэдэ говорит, что он знал, что ты не сможешь сидеть здесь, но важно было намерение, а не само сидение.         Все это переводилось к удовольствию толпы, которая была заворожена тем, что здесь происходило. Даже охранники счастливо улыбались. Когда было произнесено слово «Мевлана», на мгновение стало тихо. Я стал центром внимания, каждый хотел поговорить со мной. Фарид поворачивался от одного человека к другому, объясняя, как мог, ситуацию. Наконец, когда стали закрывать ворота, толпа потихоньку разошлась. Мы втроем остались у гробницы. Фарид остановил такси, и мы поехали по узким улочкам Коньи.         Время, которое я провел с Дэдэ (Дэдэ означает «дедушка» или «старый человек»), стало передышкой после борьбы, страданий и напряжения последних недель. Доброта Дэдэ, его вера, его отношение ко мне как к другу были всегда очевидны. Мне казалось, что в то мгновение, когда я вошел в гробницу Мевланы, я оказался в спокойных водах после шторма, который продолжался всю мою жизнь.         Дэдэ не оказывал на меня никакого давления и, казалось, хотел предоставить мне наилучшие условия для отдыха. Его жена готовила простую еду по вечерам, и Фарид всегда был рядом, если требовалось. Хотя большую часть времени мы проводили в молчании. Мы вставали рано утром, выходили из дома к водопроводному крану во дворе и совершали омовение. Потом, после призыва муэдзина, Дэдэ совершал утренние молитвы. Позднее, после завтрака, мы отправлялись в музей около гробницы Мевланы. Остановившись на мгновение перед порогом, Дэдэ скрещивал руки на груди и кланялся, прежде чем войти внутрь. Фарид объяснил мне, что это традиция: никогда не переступать любого порога, не остановившись снаружи на мгновение, чтобы оставить свои проблемы, напряжение и негативные эмоции на улице, а не нести их в дом, в котором вы являетесь гостем. В одной из комнат Дэдэ всегда кланялся надписям, украшавшим стены. Одна из этих строк, как сказал мне Фарид, гласила: «Воистину Господь Прекрасен и любит прекрасное», а другая: «Единственная цель Любви — Красота».         После того как мы проходили по нескольким комнатам музея, останавливаясь в определенных местах, мы выходили во двор и разговаривали о жизни и учении Руми.         Дэдэ сказал мне, что Путь не предполагает какой-либо формы, но может показаться, что осуществляется следование определенным ритуалам. Фарид объяснил: — Наша религия — это религия любви, но, в то же время, это не религия в том смысле, в котором вы понимаете ее. Мы выполняем свои практики не для того, чтобы прийти к пониманию Господа. Скорее мы сначала признаем Единство Господа, а все остальное вытекает оттуда.         Мне казалось, что было бы неправильно расспрашивать Дэдэ в такие моменты. Произнеся речь или рассказав историю, он обычно улыбался и оставлял ее мне, чтобы я поработал над внутренним значением слов. Однажды он сказал мне, что существует четыре уровня понимания и что в моих силах слушать его с наиболее полным осознанием, чтобы я не воспринимал вещи буквально. — Дэдэ говорит, что большинство людей понимают только на наиболее очевидных уровнях. Они читают Коран или священные книги и не видят, что все написанное имеет другие, более глубокие значения, чем те, что лежат на поверхности. Вы можете прочитать в Коране о сражении и думать, что речь шла только о нем, но это сражение было не только историческим событием. Это сейчас. Если ты рассмотришь его с этой точки зрения, то сможешь понять его на другом уровне — аллегорическом. Дэдэ говорит, что если ты слушаешь истории, которые он рассказывает, и понимаешь, что они являются иллюстрациями чего-то другого, то можешь коснуться их значения, а не только внешней формы, которая существует для тех людей, которые не желают слышать истину или еще не готовы принять все, что влечет за собой истина. Дэдэ говорит, что существуют еще два уровня понимания: метафизический и мистический. Иногда, когда он рассказывает историю, какой бы простой она ни казалась, он рассказывает ее не только как аллегорию, но и как иллюстрацию к одному из великих законов Вселенной. Мевла-на всегда рассказывал также, и Дэдэ хочет, чтобы ты изучил все его работы. Он говорит, что наиболее глубоким является мистический уровень понимания. Когда имеют значение не слова, не аллегория, не даже законы Вселенной, а твое сердце затронуто настолько глубоко, что Истина, находящаяся внутри, воспринимается непосредственно, в состоянии выше понимания или убежденности. Иногда ты можешь увидеть, что Дервиши плачут, потому что красота Господа становится почти невыносимой, когда ты оказываешься полностью поглощенным ею.         Дэдэ сидел во дворе музея и говорил об этом, слегка подталкивая Фарида, чтобы убедиться, что он понял переводимые им концепции. Затем, когда его история или речь пересказывалась мне на английском, Дэдэ улыбался мне и следил за каждым моим движением или реакцией. Если я воспринимал на верной глубине понимания, то он узнавал об этом, прикладывал свою правую руку к сердцу и слегка кланялся.         Это были прекрасные дни. Постепенно хаос, который я ощущал, преобразовался в новое чувство порядка. Что-то вырастало во мне, и я стал понимать, что это мое истинное «Я» начало проявляться после того как спала пелена. Дэдэ рассказал мне о курсе обучения Дервишей Мевлеви, длящийся тысячу и один день, в течение которых они изучают философию, гуманитарные науки, труды         Мевланы и вращение Дервишей. Я решил, что если у меня когда-нибудь появится возможность, я однажды вернусь в Конью, чтобы учиться и возвратить этим людям любовь, которую я получил от них.         Иногда по вечерам приходили друзья Дэдэ, и рассказы и дискуссии продолжались до глубокой ночи. Только однажды я столкнулся с неприятием. Один из гостей, пришедших в дом, все время смотрел на меня через плечо и тихо разговаривал с Дэдэ и Фаридом. Я видел, что Дэдэ начинает сильно сердиться. Он долгое время пытался сохранить терпение, что-то объясняя этому человеку. Я понял, что это был обычный вопрос, принял ли я ислам. Наконец, Дэдэ стукнул кулаком по латунному кофейному столику, стоявшему перед ним, уронив все чашки, и закричал на мужчину. Фарид повернулся ко мне и сказал: «Этот человек спрашивает, являешься ли ты ортодоксальным мусульманином. Дэдэ говорит ему, что ты веришь в Бога, — а разве этого недостаточно?         Еще со времени своего первого приезда в Конью я был очарован «вращением» Дервишей. В холле перед комнатой Дэдэ висело множество старых фотографий в рамках, на которых были кружащиеся Дервиши в высоких шапках и развевающихся белых одеяниях, со слегка склоненными в сторону головами. Дэдэ показал мне фотографии своего сына, кружившегося на большом праздновании, которое проводят каждый год в декабре в честь вступления в Союз Мевланы, их учителя и руководителя, на протяжении семи сотен лет.         Я понимал, что эта форма культа возникла не просто так. Дэдэ говорил, что дерево растет для того, чтобы дать плоды, а не корни, поскольку его сажают для того, чтобы получить плоды, а не корни. «А причиной создания вселенной в любви был человек, — говорил он. — Именно, человека, пришедшего к безупречной любви к Господу называют Совершенным Человеком, потому что на самом деле от него ничего не осталось — только всеобъемлющее присутствие Господа». Если это было так, то когда Дервиши кружились в состоянии экстаза, постоянно увеличивая темп, чему я сам был свидетелем, за этим должно было стоять нечто большее, чем просто опыт; именно этот секрет я и хотел узнать.         Однажды мы сидели в комнате Дэдэ и пили кофе, когда он повернулся ко мне и сказал что-то по-турецки. — Дэдэ говорит, что тебе надо научиться вращению, — проинформировал меня Фарид. После этого старик взмахнул рукой, показывая, что я должен встать на полу в центре комнаты. Достаточно смущенный, я встал, и Дэдэ описал рукой несколько кругов в направлении против часовой стрелки, показывая, в какую сторону я должен вращаться. — Дэдэ говорит, что ты должен начинать вращение очень медленно. Он говорит, что ты должен скрестить руки на груди так же, как ты это делаешь при входе в музей. Ты понимаешь?         Я скрестил руки, как меня учили, поместив правую руку на свое левое плечо, а левую руку на правое. — Дэдэ говорит, что ты должен вращаться, сохраняя руки в таком положении, в каком они находятся сейчас. Пожалуйста, попробуй.         С максимально возможной грацией я совершил вращение налево. Я повернулся всего два или три раза, и у меня так закружилась голова, что я был вынужден остановиться. Это вызвало у них невероятное оживление, и Дэдэ начал опять говорить. — Видишь ли, — переводил Фарид, — важно, чтобы ты сконцентрировался на центре груди, здесь, — он показал на мою грудь. — Если ты не отметишь здесь для себя центр, то у тебя закружится голова, и ты упадешь. Только если ты находишься в верном месте, ты можешь правильно вращаться. Левая нога никогда не должна отрываться от пола. В старину, когда учили вращению, между большим и вторым пальцем ноги вбивался большой гвоздь, и обучаемый вращался вокруг него, чтобы левая нога не отрывалась от пола. Это делалось для того, чтобы показать, что работа настоящего Дервиша здесь, на этой земле. В Коране сказано: «Гордо стой в этом мире, но кланяйся в следующем». Ты должен балансировать между этим миром и тем, что придет. Сейчас попробуй еще раз.         Сконцентрировавшись, как мог, в центре груди, я закрыл глаза и попытался вращаться, твердо поставив левую ногу на пол. — Нет, открой глаза, пожалуйста.         Я начал снова и обнаружил, что с открытыми глазами гораздо легче. — Теперь ты должен научиться так поднимать правую ногу, чтобы она заходила за левую, а затем ты должен опускать ее с другой стороны левой ноги. Как будто твое тело вращается туда, куда ты ставишь свою ногу. Это трудно, и тебе придется долго учиться.         На этот раз, сосредоточившись на том, куда я ставлю ногу, я потерял равновесие и совершенно забыл сконцентрироваться в сердце. У меня закружилась голова, я подумал, что сейчас мне станет дурно, и резко сел. Дэдэ несказанно наслаждался, покатываясь со смеху. Затем он сказал что-то Фариду. — Дэдэ говорит, что он исполнит вращение для тебя, но он старый человек, поэтому его руки уже не двигаются как надо. Он говорит, что если ты хочешь учиться, его сын научит тебя, но потребуется не меньше шести недель напряженной работы. Тогда, возможно, ты отправишься в Англию и научишь их вращению.         Старик медленно поднялся на ноги. Он подошел к шкафу в углу комнаты, наклонился и вынул оттуда черное одеяние и высокую шапку из бежевого фетра. Отдав шапку Фариду, он разложил одеяние перед собой и поцеловал его, прежде чем надеть на себя. Фарид вернул ему шапку, и он медленно вышел на середину комнаты. Затем он скрестил руки, низко поклонился и очень медленно начал вращаться. Совершенно без усилий, идущее легко, его вращение напомнило мне лодку, которая поворачивается по течению реки, несущей свои воды к морю. Потом понемногу движение становилось все быстрее и быстрее, пока в одно мгновение он не раскинул свои руки так, что правая рука была поднята ладонью вверх, а левая указывала на землю. Он был необыкновенно красив, как распускающийся безупречный цветок. Его левая нога не отрывалась от пола, и хотя его руки были подняты не так высоко, как у молодого Дервиша, которого я видел в свой предыдущий приезд в Конью, в его движениях была такая мягкая грациозность, что мы оба, Фарид и я, были тронуты. Голова Дэдэ была немного склонена влево, его глаза были открыты, но его взгляд был рассеян в пространстве. Он кланялся в другом мире, но его тело вращалось в этом. Когда он остановился, то поклонился еще раз, а потом, сняв свое одеяние и опять поцеловав его, он отдал платье и шапку Фариду и спокойно сел. — А теперь, — сказал он, — я немного расскажу тебе о вращении.         Во время перевода он часто перебивал Фарида, чтобы тот объяснил как можно яснее, и требовал, чтобы ему были переведены все мои замечания. — Это получается так, — сказал он. — Когда ты вращаешься, то ты делаешь это не для себя, а для Господа. Мы вращаемся таким образом, чтобы Свет Господа мог дойти до сердца. При вращении ты выполняешь роль канала, свет приходит через правую руку, а левая рука несет его в этот мир. Это то, что вы на Западе называете «алхимией», потому что если ты верно концентрируешься в своей молитве к Господу, то ты приносишь необходимую жертву. Таким путем свет, который содержит в себе безупречный порядок, может пройти насквозь к земле. Мы вращаемся для Господа и для мира, и это самая прекрасная вещь, какую только можно вообразить.         Если ты спокоен и пребываешь в состоянии молитвы, когда ты вращаешься, то ты предлагаешь всего себя Господу, а потом, когда твое тело вращается, то в центре тебя остается полностью неподвижная точка. Зная, что существует только Он, ты можешь ощутить, что вселенная вращается вокруг этого центра. Когда ты вращаешься, то все звезды, все планеты и бесконечные вселенные вращаются вокруг этой неподвижной точки. Небеса отвечают; и все невидимые царства присоединяются в танце. Иисус сказал: «Пока не начнешь танцевать, не узнаешь, какая комета пролетит». Вот почему мы вращаемся. Но в мире не понимают. Они считают, что мы вращаемся, чтобы войти в какое-то состояние транса. Действительно, иногда мы входим в состояние, которое вы называете экстазом, но это происходит только тогда, когда мы знаем и осознаем одновременно. Мы не кружимся для себя.         После этого я практиковал вращение каждый день в маленькой комнате, где мы говорили, и постепенно понял, что говорил Дэдэ о вращении. Сын Дэдэ был в отъезде, поэтому я не мог в полной мере практиковать все то, чему он меня научил. Скорее это было время, чтобы просто быть и дать жизни мягко развернуться. Один день естественно перетекал в другой так же медленно, как менялись времена года. Понемногу шок прошедших недель уходил, а смятение, которое я ощущал как рану, начало излечиваться. Мне хотелось бы остаться здесь надолго, просто сидеть и учиться у этого старика, но очень медленно я начал понимать, что, оставаясь здесь, я что-то отрицаю. Рано или поздно я должен возвратиться к Хамиду, который сказал мне перед моим отъездом из Стамбула, что он будет ждать меня в Сиде. Становилось все яснее, что эта часть путешествия походила к концу. Я боялся возвращения в Сиде, где я испытал так много боли; контраст пребывания у Дэдэ и легкое течение дней в его доме делали воспоминания о моем пребывании в Сиде жестокими и болезненными.         Однажды я проснулся на рассвете и понял, что решение уже принято. После утренней молитвы и завтрака я спросил Дэдэ, могу ли я поговорить с ним. Фарид уехал на несколько дней, но для меня было очень важно спросить у Дэдэ разрешения на отъезд. Он так привязался ко мне, что я стал почти что членом его семьи, а мое уважение к нему было столь велико, что я не хотел сделать что-нибудь, что могло бы обидеть его.         С помощью жестов и нескольких турецких слов, что я выучил, я объяснил ему, что я чувствую, что пришло время возвратиться в Сиде к Хамиду. Сначала он не понял, а потом он сказал, что нам нужен переводчик. Сделав мне знак оставаться дома, он надел пальто и шапку и вышел на улицу.         Через несколько минут он возвратился с мужчиной лет сорока, который бегло говорил по-английски. После кофе и обычных обменов любезностями я попросил его, чтобы он спросил у Дэдэ разрешения на мое возвращение к Хамиду.         Дэдэ внимательно вслушивался в мои слова, а затем в перевод. Затем, взяв меня за руки, как он сделал это в тот первый день, он поцеловал их, и поднес к своему лбу: «Отправляйся с Богом и благословением Мевланы и знай, что твой дом всегда здесь». Его глаза были наполнены слезами. Мы немного посидели молча, а затем он снова обратился к переводчику. — Дэдэ говорит, что ему жаль, что ты уезжаешь, но он знает, что однажды ты вернешься. Он говорит, что твой долг вернуться к твоему учителю, которого он не знает, но который, должно быть, один из тех, каких редко можно встретить. Он просит, чтобы ты передал приветы Хамиду и благодарность за то, что он прислал тебя в Конью. — Но это не он прислал меня сюда, — перебил я. — Это был старик из Стамбула. — Да, но именно Хамид привел тебя к старику, которого знает Дэдэ, поэтому благодарность адресована Хамиду.         Дэдэ также говорит, чтобы ты никогда не забывал, что есть только Одно Существо, только Аллах; и поэтому на самом деле все наши благодарности адресованы ему. Он говорит, что хочет дать тебе кое-что. Ты примешь это?         Я не знал, что ответить. Иногда очень трудно принимать подарки, и я опасался, что Дэдэ хочет подарить мне что-то, чем он владел, какую-то ценную вещь. Но я должен принять и я сказал, что почту за честь. — Дэдэ говорит, что он хочет дать тебе очень скромный подарок и послание в придачу. Он говорит, что одно без другого это очень плохо.         Наклонившись, он взял со стола медную гравированную шкатулку и аккуратно открыл ее. Он достал оттуда серебряный пузырек прекрасной формы с разбрызгивай е-лем на горлышке, типичный сосуд для розовой воды, которые столь распространены на Ближнем Востоке. Но этот был особенно изысканным, и он вручил мне его двумя руками, не отрывая глаз от моего лица. — Дэдэ говорит, что это для розовой воды, сущности розы. Он говорит, что он чувствует, что ты поймешь, и он надеется, что ты сможешь передать розовую воду своим друзьям. Его послание таково: Если ты вышел в сад и наткнулся на колючку, никогда не забывай сказать «спасибо тебе». Шип может причинить боль, но именно таким образом тебе дается розовое масло».         Я был слишком тронут, чтобы произнести что-то кроме благодарности. Дэдэ продолжал: — Сущность розы освобождается только тогда, когда куст обрезают и обрезают, а бутон только открывается для цветения. Он просит передать тебе, что это самое мгновение, что отделяет бутон от розы, знакомо только тем, кто сами превратились в розы.         Я покинул дом Дэдэ на следующий день. Было лучше, чтобы я уехал быстро. Рано утром мы отправились в мечеть, где Дэдэ молился, а затем в последний раз на гробницу Мевланы. Дэдэ был очень спокоен, глубоко тронут и печален, и наши движения, когда мы ходили по музею, приняли совершенно иное значение. Как обычно мы пятясь вышли из здания, поклонившись, когда мы переступали порог. Затем, надев обувь и прихватив чемодан, который я принес с собой в музей, мы поймали такси и поехали на автобусную станцию. Фарид пришел туда, чтобы проводить меня с корзиной фруктов в руках, а жена Дэдэ пришла с красиво упакованной коробкой медовых пирожных и орехов в сахаре. — Саалам. алейкум, — сказал мне Дэдэ, когда я, войдя в автобус, махал ему рукой с верхней ступеньки. Он сказал что-то Фариду, который перевел: — Не забывай, твой дом — здесь.         Когда автобус уже поворачивал, Фарид прокричал: — 'Дэдэ говорит, чтобы ты не забыл привезти розовой воды на Запад. — Затем мы завернули за угол, и отправились в долгий путь на юг.                 ОДИННАДЦАТАЯ ГЛАВА         Недалек тот день, когда человечество осознает, что стоит перед выбором между самоубийством и обожанием.         Пьер Тейяр де Шарден         Бога невозможно увидеть бестелесно; а видение Его в женщине совершеннее всего.         Мухеддин Ибн Арабы         Великий путь не труден для тех, кто не имеет предпочтений. Когда нет ни любви, ни ненависти, все становится ясным и открытым.         Сенгстан, Хсин Хсин Мин         Со времени моего последнего приезда в Сиде погода изменилась. Перестал дуть холодный ветер, и солнце уже стало горячим, принеся весенние цветы на поля и в оливковые рощи. Мужчины на улицах красили дома и кафе, готовя город к началу туристического сезона, в то время как в полях женщины, склонившись над длинными грядками, сажали овощи для весеннего урожая. Я взял джип, чтобы доехать из Анталии в Сиде, но уже с совершенно другими ожиданиями, чем раньше. Когда я впервые приехал в Турцию, то мной двигало предвкушение открытия тайны Дервишей, энергий, которые можно развить, и иного образа жизни, который можно вести, с теми знаниями, которые я надеялся получить. Недели путешествия, постоянные испытания и разочарования заставили меня, наконец, признать, что если я собираюсь двигаться по этому пути дальше, то от всех этих мыслей надо избавиться. В каждом мгновении заключена тайна, к^о-рая может раскрыться только тогда, когда отброшены все надежды и страхи. Когда джип приблизился к Сиде, проехав по пыльной дороге лшмо амфитеатра, я уже знал, что это, возможно, последний раз, по крайней мере, на ближайшее время, когда Хамид и я будем работать имеете. Я точно не знал, что произошло, но я был уверен, что что-то настолько сильно изменилось во мне, что настало время покинуть Турцию и подвергнуть нее, чему я научился и что пережил, испытанию повседневной жизнью. Мои мысли и чувства были в беспорядке, и я многое не мог объяснить, но без надежды и ожиданий я знал, что когда придет время, я начну понимать.         Я больше не боялся Хамида. На самом деле до этого момента я и не понимал, насколько я его боялся. После того, как прошел первый восторг от моего приезда в Турцию, мой страх нарастал, временами превращаясь в ужас. Хамид до сих пор оставался загадкой для меня; но, несмотря на странности его поведения, я был убежден, что все, что он пытался донести до меня, было необходимо и очень важно. Именно это убеждение помогло мне пройти через самые трудные периоды.         Дэдэ в своей доброте и полном приятии меня помог мне отказаться от всего, что стояло за словал^и Хамида, его гневом и явной суровостью. Дэдэ не расспрашивал и не критиковал, когда я рассказывал ему о своем опыте с Хамидом. Он только улыбался и кивал, пока переводили, и говорил: «Как удивительны пути Господа, который ясно показывает каждому из нас все, что необходимо в настоящий момент».         До моей второй поездки а Конью, когда я был принят Мевланой, я боролся с мыслью, что есть всезнающее Существо или жизненная сила, с которой мы неразрывно связаны, и, таким образом, какая-то часть меня всегда знала Истину и всегда будет ее знать. Хамид как-то сказал мне, еще в Англии: «Душа это знающая субстанция. И если ты будешь знать, кто ты, ты будешь знать, что это такое, и что душа пронизывает всю жизнь, но сначала ты должен найти свою душу, свою подлинную личность. Ты должен открыть, кто ты и что ты есть, и только тогда ты окажешься на пороге Пути». Ожидания и надежды породили столько страхов: страх неудачи, неудачи в поисках начала Пути. Был страх потерять рассудок и здоровье, страх перед тем, что же будет означать отбросить все, для того чтобы попасть в «реальный мир».         Теперь я понял, что я должен был работать не над сердцем, местом, где живет душа, а над бесконечными наслоениями обусловленного ума и тела и над теми энергиями, что должны течь свободно, если мы хотим стать гармоничными человеческими существами. Хамид вышел из дома поприветствовать меня, когда я подъехал на джипе к воротам. Он был совершенно равнодушен, как будто я и вовсе не уезжал, но он действительно был рад видеть меня и немедленно отправился на кухню готовить кофе. — Вылезай и садись на солнышке, — сказал он. — Весенние цветы только начали появляться. Я сейчас вернусь.         В центре дворика стоял маленький столик, заваленный кипами бумаг Хамида. Я уселся на один из деревянных стульев, выкрашенных белой краской, и посмотрел на окна своей комнаты и вниз, на окна комнаты девушки. Занавески на ее окнах были задернуты, но я ощущал ее присутствие здесь. Она была еще одной загадкой, той, что я до сих пор желал разгадать.         Хамид уселся рядом со мной и налил кофе. — Теперь, когда пришла весна, все так красиво, правда? В этой части Турции я больше всего люблю весну, когда воздух теплый, и уже нет зимнего холода. Позднее, когда здесь станет невыносимо жарко, я уеду в Стамбул. Хотя туристы приезжают в Сиде; кажется, им нравится лежать там, на берегу, подобно бревнам, чернеть и становиться высохшими. Но это их желание.         Теперь ты расскажи мне обо всем, что ты делал в Конье и что там происходило. Я так ждал твоего возвращения. Но сначала расскажи мне, что произошло, когда ты правился на гробницы Шамси Табриза и Мевланы. Ты сидел там три дня и три ночи, как тебе велели?         Я очень пространно описал свои переживания. Он был особенно заинтересован, когда я описывал ему те изменения, которые я ощутил в себе в тот момент, когда я вошел в гробницу Шамси Табриза. — Когда я зашел туда, все, что я почувствовал, было всепоглощающее присутствие любви. Я никогда до этого момента не испытывал ничего подобного — я только мог позволить этой энергии проходить сквозь меня. Фактически получалось почти как будто моего «Я» там не было вовсе.         Хамид откинулся на спинку стула. Он произнес только: — О Шамси. — Мы помолчали немного, а потом он добавил: — Пусть это останется с тобой навсегда.         Я продолжил свой рассказ о встрече с Дэдэ, о том, как он привел меня в свой дом и что он знал того старика из Стамбула. Меня мучило любопытство по поводу этого старика с того самого дня, когда Хамид привел меня на встречу с ним, и теперь мне показалось, что пришло время задать вопрос о нем. — Я все думал, спросишь ли ты, наконец, о нем, — сказал Хамид. — Но это на самом деле не имеет значения. Главное, что он принял тебя, и это показало мне, что несмотря на твои мысли и трудные времена, которые ты пережил в пансионе, тебе позволяют перейти на следующую ступень. Даже если я назову тебе его настоящее имя, станешь ли ты больше знать о нем? Позволь только сказать, что он человек великого знания. Он был рад за тебя, рад, что смог еще раз послать тебя к Мевлане. Он знал, что твои намерения и мотивы освободятся, наконец, от любых амбиций и предвзятых мыслей о том, что может повлечь за собой этот визит. Если бы твои мотивы не были ясными, ты бы не встретил Дэдэ, который смог обеспечить тебе отдых и комфорт, столь нужные тебе. Он не пришел бы, если бы тебя не принял Мевлана, поскольку любовь Дэдэ к Мевлане позволила ему точно знать, где ты находишься и было ли позволено тебе перейти на следующую ступень твоего путешествия.         Вот теперь ты действительно находишься в начале. Мне жаль, что это было такое трудное для тебя время. Это была не моя прихоть, но ты пришел с таким количеством мыслей об этом пути и о том, что, по твоему мнению, ты хотел, и что, как ты думал, было бы полезно для тебя, что для меня не оставалось иной возможности, кроме как устроить для тебя все возможные обстоятельства, чтобы заставить тебя делать то, что нужно. Поскольку ты действительно хотел знать, то можно было устроить для тебя несколько сцен, в которых бы ты исполнил роль, каждый раз узнавая еще немного.         Нам еще о многом надо поговорить сегодня. Но сначала давай выпьем еще немного кофе и поедим что-нибудь. Ты, должно быть, голоден после поездки.         Мы оба рассмеялись, когда он поставил на стол банку черных оливок, приправленных лимоном и мятой. — Они ждали тебя, — сказал он. — Я приготовил их, когда ты только приехал ко мне, а потом плотно закрыл крышку. Они должны быть великолепны. — Он подмигнул мне и положил несколько оливок в мою тарелку. Мы ели их с черным хлебом и сыром, и с салатом, приготовленным из латука, помидоров с укропом.         Когда мы закончили есть, я задал Хамиду первый пришедший мне в голову вопрос: — Хамид, а девушка все еще здесь?         Он строго посмотрел на меня, и в какой-то момент я подумал, что он опять начинает сердиться: — Да, она здесь. Она в своей комнате. — Она оказала на меня огромное влияние, хотя я мало виделся с ней. Я никогда не встречал девушек похожих на нее — она для меня полная загадка. — Когда ты приехал сюда в первый раз, — наконец, произнес он, — я не хотел, чтобы ты отвлекался на нее; но теперь пришло время поговорить и выяснить все, что осталось непонятым за время нашего совместного пребывания.         Я уверен, что ты понял, что мы приближаемся к концу этой ступени нашего совместного путешествия. Завтра ты уедешь в Англию. Не пугайся и не печалься — для этого нет причин. Я не смог ответить сразу. 1/1 хот» я догадывался, что скоро уеду из Турции, слова Хамида оказались для меня большим потрясением. Неожиданно я почувствовал, что не смогу вынести разлуку с ним. Как и обычно он, казалось, ЧИТАЛ МОИ МЫСЛИ. — Ну, подумай же, — сказал он. — Разве ты забыл, что Его, Того, кого ты ищешь, невозможно отыскать в мире формы? До тех пор, пока ты не запомнишь это, ты всегда будешь разочарован, — он ласково улыбнулся, откинувшись на спинку стула. — Ты спрашивал о девушке. Ее прислали ко м.не, чтобы я посмотрел, смогу ли я помочь ей чем-нибудь. Она была очень больна, как ты мог видеть, и долгое время она была поглощена этим мотком шерсти. Врачи в Англии не смогли помочь ей. Я расскажу тебе ее историю, но я надеюсь, что ты не забудешь поискать истинное значение, которое скрывается за внешней стороной вещей. Она пострадала оттого, что зашла слишком далеко без должной тренировки. Стремясь быть узнанной и тем самым освободиться, она обращалась к различным учителям во многих странах мира до тех пор, пока в своем рвении она не потеряла связь со своей подлинной личностью и уже не люгла снова обрести путь. Можно сказать, что она пыталась отдаться чему-то, что еще не нашла.
	Есть три ступени в раскрытии Истины. Первая возможна только через признание, признание нашего исключительного Единства с Господом Мы всегда были одним целым с Ним; но чего мы желаем в глубине наших сердец, это действительное знание этого факта. Недостаточно думать, что мы знаем, поскольку это всего лишь концепция, а не знание по существу. 11ризнание означает возвращение в состояние знания, от которого мы были отделены.         Когда девушка подходит к тебе с мотком шерсти, обмотанной вокруг ее запястий, как пойманное животное, она умоляет тебя увидеть ее, умоляет тебя понять и освободить ее через признание н понимание. Но если ты еше не открыл свою подлинную личность, то как ты можешь узнать другую?         Скорее всего, девушку прислали к нам в качестве посланника, как постоянное напоминание о нашей ответственности за то, что мы рождены мужчиной и женщиной, — ответственности за поиски нашей подлинной личности, чтобы мы могли сыграть свою роль, приведя других к состоянию этой великой свободы. Это вторая ступень, освобождение. Третью ступень иногда называют воскресение. Но в нашем мире пройдет много времени, прежде чем ты будешь готов понять.         Я думаю, что теперь девушка идет на поправку. Мы увидим ее позже, и ты сможешь заметить изменения. Я работал с ней, чтобы помочь ей вновь сформировать матрицу ее подлинной личности. Я написал ее друзьям, и они скоро приедут, чтобы забрать ее в Англию. Они также планируют побыть у меня некоторое время, чтобы поучиться.         Хамид откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Это его действие стало для меня сигналом, что я должен стать как можно более открытым и попытаться понять то, о чем он говорил. В подобные моменты у меня создавалось впечатление, как будто я переносился в другое измерение понимания, где рациональный ум замолкал, и активизировалось какое-то другое качество, для описания которого я не мог найти слов. Когда я слушал слова Хамида, я знал, что девушка с мотком голубой шерсти не была просто еще одним печальным созданием, не способным позаботиться о себе. Она и ее страдание олицетворяли нечто гораздо большее, чем я пока был способен понять. В этот момент я увидел ее место в своем путешествии, и мое место в ее. Казалось, что каждый кусочек головоломки стал законченным, и теперь настало время сложить их вместе.         Через какое-то время я открыл глаза и увидел, что Хамид смотрит на меня. Мы сидели тихо какое-то время, а потом он сказал: — У нас осталось очень мало времени; наверно, у тебя есть много вопросов, которые ты хотел бы задать.         В это мгновение я ощутил великую печаль при мысли, что расстаюсь с Хамидом. В то же время, я чувствовал, что на самом деле испытываю страдание девушки. И казалось, что остался только один вопрос, который я хотел задать: «Почему все это причиняет так много страданий?» — Разве я не говорил тебе: «Мне жаль тебя» ? Когда ты честно говоришь: «Я хочу безоговорочно посвятить свою жизнь служению Господу», то сначала ты сталкиваешься с болью и смятением. На ранних стадиях ты испытываешь «твою» боль или «мою» боль. Но когда мы приходим к пониманию природы избранного нами пути, мы уже больше не видим только нашу боль, но мы начинаем ощущать страдание мира, не знающего Истины. Это боль от разделения, плачь человека, желающего узнать свое подлинное единство с Господом. Но это не преднамеренное причинение страданий. Господь никогда не хотел, чтобы мы страдали, но если мы хотим полностью дойти до знания, нужно отбросить все иллюзии, оставив только ясность. Это наша собственная самонадеянность и гордыня причиняют нам боль. Чем больше мы уверены в том, что способны сделать что-то, тем меньше мы понимаем нашу полную зависимость от Господа и тем сильнее становится страдание. А ты, мой друг, особенно упрям. И пока он улыбался мне, я осознал основную простоту жизни и те сложности, которые мы создаем себе, убегая от своей подлинной личности.         Хамид продолжал: — Наконец, наступает такое время, когда ты настолько поглощен любовью, настолько погружен в присутствие Господа, что ты принимаешь все, что дается тебе, поскольку ты знаешь, что все исходит от Единого Источника Всего. С этой разницей в понимании страдание становится осознанным. А осознанное страдание это совсем не то, что боль; это не означает, что человек наслаждается болью, или считает, что страдание должно быть полезно, поскольку несет с собой боль. Осознанное страдание происходит из знания того, что необходимо для взаимного сохранения планеты. Эта земля создана для человечества, и мы несем ответственность за нее. Мир тоже нуждается в пище, как и мы. Ему нужен дождь и солнце, смена времен года, чтоЬы могли вызревать плоды, и он нуждается в других видах энергии, которых человечество пока еще не понимает.         Когда бы человек ни приходил к определенному виду подлинного знания, освобождается определенный тип энергии, который позволяет происходить этому великому процессу взаимного сохранения. Обычно такая энергия высвобождается в больших количествах только в моменты великих потрясений, и особенно в момент смерти. Но теперь мы достигли такого момента в жизни планеты, когда мы должны научиться умирать для себя каждое мгновение, вновь рождаться каждое мгновение, жить и умирать осознанно, чтобы земля могла продолжать развиваться. Я надеюсь, что когда-нибудь ты придешь к пониманию того, о чем я говорю. Теперь, однако, мы должны заняться другими вещами.         Ты понимаешь, почему тебе необходимо отправиться в Англию именно сейчас? — Думаю, что пришло время, когда я должен уехать и усвоить все, чему я научился в последние недели. Я чувствую, что не могу уже воспринять больше сейчас. — Это одна из причин, — ответил он. — Но существует и еще одна причина. Видишь ли, наступает такой этап на пути, когда необходимо пожертвовать зависимостью от учителя. Задача учителя довести тебя до обращения, раз и навсегда, к Господу, от которого исходит все. Учитель, которого ты находишь на земле, это всего лишь проявление Единого, которое учит нас всех. Но если ты попадаешь в зависимость от формы жизни, то не остается ни единого шанса на подлинное понимание. И поскольку для тебя было необходимо пройти через такое огромное количество испытаний за такой короткий срок, существует дополнительная опасность, что ты будешь считать, что зависишь от меня. Это очень опасная ловушка, потому что на сам.ом деле я вовсе не здесь. Никогда не забывай — существует только один Учитель'         Поскольку ты поверил в меня, еще не веря в Бога, то я смог в течение короткого времени исполнять роль твоего руководителя. Но теперь ты должен двигаться дальше. Возвращайся в Англию и усваивай все знания, что были даны тебе. Потом, когда ты будешь вполне уверен, что ты готов, наступит твоя очередь передавать свои знания, помогать распространению знания о Единстве по всему миру. Великий суфий Шейх Мухеддин Ибн Араби однажды сказал: «Слушайте Господа и возвращайтесь к нему. И когда вы услышите то, что было открыто мне, отобразите все это в своих сердцах, и когда вы поймете это, единство того, что я написал, разделите его на части и вновь соберите вместе. Затем откройте это тем, кто жаждет этого, и не отказывайте им в этом! Вот милость, которую вы получили, поэтому передайте ее другим». Вот почему мы говорим: «Преданность Господу это изучение Его в каждом аспекте; служение Господу это передача ваших знаний о Нем другим.         Служение Господу — наиболее прекрасное из всего, что здесь можно делать! Единственная настоящая радость это быть слугой Господа, а это означает, что надо все время осознавать потребности момента. Если мы не пробудились, то мы никогда не узнаем, что требуется от нас. У нас не может быть каких-либо предвзятых мнений о том, что означает служение. Мы никогда не знаем от одного мгновения до другого, что потребуется от нас. Когда ты вступаешь на путь, то ты помещаешь себя в поток служения на всю оставшуюся жизнь. Назад пути нет. И не думай, что ты можешь служить только тогда, когда пожелаешь служить! Ты все время должен осознавать потребности момента, потребности Господа, а не свои собственные.         Говорят, что существуют только две вещи, которые Господь не может дать нам, но которые мы должны отдавать Ему: подобострастие и зависимость. Когда мы приходим к пониманию нашей полной зависимости от Господа, безо всяких концепций и ожидания награды, нам дается именно то, что нам необходимо для выполнения задания. Также говорится: «У Господа нет потребностей, поэтому отдайте Ему свои»,         Ты по-особому связан с Мевланой; вот почему тебя послали в Конью и ты был принят там так, как тебя и приняли. Именно с Коньи начинается твое путешествие.         А теперь я хочу попытаться объяснить тебе кое-что. Слушай внимательно и попытайся понять.         Мевлана был человеком, достигшим Единства с Господом, и поэтому больше не было разделения. Мевлана и Он, кому он предался, были Едины. Многие из тех, кто следует по мистическому пути, получают намеки на то, что это может означать, но полное поглощение, полное Единство даруется только избранным. Когда Мевлана достиг Единства, то он не только полностью погрузился в Божественную любовь, но он вобрал в себя и всех тех, кто шел перед ним. Ты понимаешь, о чем я говорю тебе? Если бы ты должен был вступить в Единство прямо сейчас, в это мгновение, тогда все, что когда-либо было, стало бы открытым для тебя, поскольку все, что было, известно Ему с самого начала. Он любовь, любящий и возлюбленный. Он учитель, ученик и предмет обучения. Только к Нему все возвращается. Я молюсь, чтобы однажды ты действительно начал понимать и, таким образом, смог передать все, что знаешь, другим.         Я заметил, что Хамид очень устал, а я больше не мог сразу воспринять огромное количество знаний и энергии, которые он передавал мне. Но я знал, что он хотел передать мне что-то еще, прежде чем я уеду на следующий день. Внезапно он опять сменил тему разговора. — Тебе может показаться, что я тороплю тебя, что ты, возможно, не можешь охватить все, что я говорю тебе сейчас. Но ситуация еще более неотложная, чем ты себе представляешь, и я не знаю, когда нам представится шанс снова побыть вместе. Я говорил тебе немного о втором цикле человечества. Я думаю, ты понимаешь, что мы находимся в конце одного великого цикла истории и переходим в следующий. Поскольку эволюция идет не по прямой и не по спирали, а проходит через определенные циклы, то становится возможным узнать через понимание законов, управляющих нашей жизнью здесь, на земле, кое-что из того, чего можно ожидать. Именно сейчас, когда приближается конец старого цикла, будет освобождаться все больше и больше знаний, чтобы их можно было сохранить и перенести в новый цикл. Это не случайно, что мы встретились и вместе проводим здесь время, или что тебя послали в Конью. Знания, полученные тобой, нужно будет нести дальше, когда закончится первый цикл человечества. Я не могу сказать, что это будет означать, и никто не может. Но именно те, кто получил знание о единстве с Господом, будут прокладывать дорогу и строить новый мир. Но до того как этот новый мир начнет свое существование будет два противостояния. Первое противостояние будет между теми, кто знает, и теми, кто не хочет знать, а второе — между теми, кто знает, и теми, кому это придется узнать. — Хамид, ты имеешь в виду, что будет некоторое подобие войны? Кажется, что по меньшей мере половина мира не имеет ни малейшего желания знать об этих вещах. — Загляни внутрь себя. Ведь эти два противостояния должны случиться внутри, не так ли? Какая-то часть тебя, как и часть кого-либо другого, не желает знать, но есть и такие части, которым просто придется узнать, когда придет срок, поэтому больше не будет разделения.         То, что, как кажется, находится вне тебя, на самом деле находится внутри тебя. Снаружи нет ничего, и поэтому битва пойдет в первую очередь внутри самого тебя. Если все больше людей пройдут через эти два противостояния, то тогда, возможно, мы увидим, как эта битва материализуется во внешнем мире. Я не говорю, случится война или нет. Но я говорю без сомнения, что в один прекрасный день весь мир поднимется до понимания своей полной зависимости от Господа. Выбор, который каждый из нас должен сделать, — это предаться Господу сейчас, сегодня, в этот момент, а не в каком-то туманном будущем, когда нам уже больше не будет пожалована привилегия выбора. Но, так или иначе, противостояние будет иметь место.         Возможно, если достаточная духовная работа будет проделана вовремя, то удастся избежать основной катастрофы. Я не судья. Но начнется второй цикл человечества, а с ним произойдет и второе пришествие Христа. Некоторые считают, что он опять появится в обличье человека, а некоторые — нет. Но это не важно. Для тебя важно знать, что мы встретимся в знании Единства. Поэтому не важно, что означает Второе Пришествие или как оно случится, это может проявиться только через внутренние, скрытые знания, лежащие в основе всех великих религий и объединяющие всех нас. Новая Эра не означает создания новой религии. Этого нет и близко. Уже больше не будет нужды ни в какой из форм религии. Все это уйдет. Когда ты доходишь до сути, нужна ли тебе форма С Когда ты выпил воду жизни, разве тебе нужен стакан, в котором она была? Он выполнил свою функцию, и таким образом может появиться что-то новое. Все что я могу сказать относительно будущего, так это то, что оно не будет похоже ни на что, виденное раньше, ни на одну из великих цивилизаций прошлого. Я говорю о совершенно новом образе жизни, и именно те, кто обладает знанием о Единстве, должны прокладывать путь сейчас. Это те люди, которые могут принимать решения, отталкиваясь от реального знания, и которые вдохнут жизнь и порядок в Новую Эру.         Но достаточно на сегодня. Мы сделаем перерыв и отдохнем немного. Я заказал особый ужин в ресторане и, поскольку это твой последний вечер здесь, мы сможем поговорить после ужина. А тем временем почему бы тебе не сходить на берег? Песок уже нагрелся, и хотя море еще холодное, я думаю, что ты мог бы использовать это время.         Он медленно направился к дому, остановившись на минуту, чтобы понюхать один из цветков на клумбе посреди двора. Я чувствовал себя одиноким, и мне было грустно. Мне казалось, что те знания и опыт, которые передал мне Хамид, прождали столетия, а те, кто владел ими, могли стать свободными только передав их. Мой страх перед Хамидом прошел, и я только страстно желал понять все то, чему он пытался научить меня.         Я вспоминал время, проведенное вместе с ним, стараясь припомнить все, что он говорил мне, и все произошедшие события. Я рассматривал путешествие как модель, спираль, которая несет человека к центру, а затем немедленно разворачивается в сторону периферии. На пути происходили определенные шоковые ситуации, дававшие возможность перейти на следующую ступень. Когда сам центр был достигнут, то уже больше не оставалось концепций, а только необходимость повернуться лицом в обратную сторону и путешествовать назад, к месту, откуда ты пришел.         Это место, не имевшее формы, выше всех догм и религиозного фанатизма., вне любых концепций разума, было представлено для меня Мевланой Джелаледдином Руми, поскольку это был опыт абсолютной Любви, которая сметала все концепции и внешние формы. В одном я был уверен: если мы должны помочь друг другу, то мы обязаны знать, кто мы, и любить Господа больше, чем что-либо другое, потому что, наконец, есть только Он. Только таким образом мы действительно можем быть полезными.         Уже на закате я возвращался обратно по берегу. Завтра мне придется вернуться в Лондон, в холодный дождь британской весны. Я был несколько испуган, потому что был неопытен, как новорожденное дитя или как тот, кто сгорел, рассыпался на атомы, а теперь ждет, пока появится новая кожа. Но это был вызов, и я чувствовал, что во мне зреет сила, сила, которая проведет меня через неизбежные изменения, ставшие результатом моего желания превратить все, чему я научился, нормальный образ жизни.         Когда я поднялся от берега по тропинке, то увидел незнакомую машину, микроавтобус, стоявший перед домом. Я так привык, что я нахожусь с Хамидом наедине, что моей немедленной реакцией на присутствие других людей стали ревность и злость. Остановившись, чтобы собраться с мыслями, я понял, что этот автобус, возможно, принадлежал тем людям, о которых упоминал Хамид и которые должны были приехать учиться. Почему я был настолько эгоистичным? Неужели я не хотел передать те знания, которые он дал мне, как можно большему числу людей?         Я знал, что сражение со всем тем, что отделяет нас от истины, идет постоянно, и что каждый день в своей жизни мы должны бороться со всем, что ведет к разделению. — А, вот ты где! — радостно приветствовал меня Хамид, когда я вошел в комнату. — У нас сюрприз. Вот люди, о которых я тебе говорил. Они ехали из Индии через Афганистан, и поездка заняла у них немного меньше времени, чем они рассчитывали, поэтому вот они. Пойдем, ты должен познакомиться с ними.         Я прошел по комнате и познакомился со всеми. Их было пятеро, двое мужчин и три женщины. Один из них был лондонским знакомым девушки и поддерживал с ней связь, пока она находилась у Хамида. — Я как раз рассказывал им о тебе и о тех вещах, которыми ты занимался. Они выглядят достаточно озабоченными, — Хамид откинулся на спинку стула со смехом. И тут же исчезла безотлагательность утра и тех вещей, которые Хамид пытался передать мне. Это был тот Хамид, которого я знал в Лондоне. Молча я попросил его о помощи; поскольку шок от встречи с этими людьми и сознание того, что осталось всего несколько часов, а еще так много надо сказать — все это было уже выше моих сил.         Как будто в ответ на мою невысказанную мольбу, он произнес: — Вот так. Какое дело! Но Господь знает лучше, и, кажется, сегодня у нас будет праздник.         Он указал на меня, глаза его блеснули: — Завтра он уезжает домой, а вы начинаете свое путешествие. Так все и идет. Один приходит и уходит, за ним приходит другой. Потом и он уходит. И все же это Он, Единый Господь, приходит и уходит одновременно.         А теперь нам надо приготовить вам места, где вы все будете спать, а потом надо собираться на ужин. Я пошлю записку в ресторан, что теперь за ужином будет восемь человек, а не три. О, как они будут рады!         Когда мы все снова встретились за ужином, я услышал о приключениях во время путешествия по Индии и Афганистану. Но мне казалось, что я не могу рассказать им о моих переживаниях. Мы все пришли к новому началу, но только я возвращался в Англию, а они оставались в Турции. Они были такими же свежими и горячими, точно такими, как и я. Они знали, что можно научиться чему-то у Дервишей или у Хамида, и хотя у них были другие причины, я мог заметить, что их идеи относительно того, что они могут найти, были весьма похожи на те, что были у меня. Я был очень спокоен, но почти не мог говорить. Я понял, что эти люди до сих пор не научились задавать вопросы, а без вопроса не бывает ответа. Вспоминая уроки Хамида, я попытался позволить моменту развернуться передо мной, не перенося свои концепции и мнения на то, чем может быть этот момент. Все было точно так, как было и как должно было быть. Когда появился Хамид, ведя с собой девушку, картина стала полной. В этот вечер она была аккуратно одета, ее волосы были причесаны, и что-то изменилось в ее глазах. Исчезло отчаяние. Больше того, голубая шерсть уже не опутывала ее запястий, а была тщательно смотана в клубок, который девушка держала в своей левой руке.         Она поздоровалась со всеми за руку, и Хамид подвел ее ко мне. — Ну, — сказал он, глядя на нас обоих. Девушка остановилась передо мной, и на ее губах появилась слабая улыбка. — Ну? — повторил он. Она колебалась, взглядом прося Хамида о помощи, но он только стоял, держа ее за руку, и улыбался. В комнате царило молчание, и невероятное напряжение охватило нас. Медленно она отодвинулась от Хамида и сделала шаг навстречу мне, так что между нами почти не осталось места. Она учащенно дышала, и я чувствовал, что она вот-вот расплачется. Не отводя своих глаз от моих, она протянула руку и отдала мне клубок шерсти.         Хамид обнял нас обоих, мы оба плакали от облегчения. Наконец он взял девушку за руку и отвел ее к группе вновь прибывших гостей. — Смотрите за ней хорошенько, — сказал он. Потом он обернулся ко мне со смехом. — Пойдемте, ужин ждет.         Мы хорошо поужинали в тот вечер. Были свежие сардины, зажаренные на деревянных палочках на открытых углях, и осьминог в оливковом масле. Еще были маленькие мясные шарики, перченые и обжигавшие язык, фаршированные баклажаны и томаты, и рис, приготовленный с орехами и травами. На горячее Хамид заказал огромную рыбу, пойманную прошлой ночью. Ее подали нам на блюде, с хрустящей корочкой, политую маслом и розмарином и украшенную дольками лимона и огурца.         Первые рыбаки зажигали фонари на своих лодках для ночного лова. Свет выхватывал сети, расстеленные на крошечных палубах. Некоторые рыбаки пели, приготавливаясь расставлять сети. Небо было усыпано звездами. — А теперь, — сказал Хамид, взглянув на меня, — я даю тебе задание. Расскажи этим людям о совершенном тобой паломничестве и о том, чему ты научился. Несомненно, теперь ты знаешь, что жизнь вполне обыкновенна.         Я точно не помню, что я говорил им, но помню, что говорил о служении, и о реальном мире — мире порядка, чистого света, мире, который ждет и страстно желает проявиться в относительном мире, но он может проявиться только тогда, когда мы, как осознающие человеческие существа, пробудимся, чтобы узнать Реальность. Я думаю, что говорил о том, что нужно избавляться от всех наших представлений о пути, и от всех наших мыслей о том, чего, по нашему мнению, мы хотим. Я говорил о зикре и о поминаниях о Боге. Я рассказывал о Дэдэ и о том, как я, наконец, пришел к Мевлане, хотя я думаю, что тронуло их не то, что я говорил, а то, что я чувствовал и переживал, рассказывая. «Язык сердца, — сказал я им, — это язык любви».         Затем, когда я уже стал достаточно напряженным, появились цыгане. Я полагаю, что собирался углубиться в идею признания, когда меня прервал пистолетный выстрел и последовавшие за ним крики. На площадь вышла группа цыган. У одного из них был маленький пистолет, из которого он стрелял в воздух, другие били в тамбурины, а еще один настраивал скрипку.         Хозяин кафе выбежал вперед. Он что-то кричал, указывая на нас. Я сидел напротив Хамида и девушки. Он ласково посмотрел на меня, и я ощутил ту же самую любовь, которую я чувствовал в Конье. Остальные очистили место между столами, и начались пляски под музыку цыган. — Вот теперь мы танцуем, — сказал Хамид. — Завтра ты уедешь, но до этого мы посидим вместе. Остался еще один барьер, который нам предстоит преодолеть. Это последний барьер перед тем, как ты станешь свободным для новой жизни. Но теперь мы танцуем... — И еще одна вещь, Хамид, — спросил я. — Это дело с яйцом в Лондоне. — А что с ним — спросил он невинно, наблюдая за танцами. — Ну, хорошо, если ты говоришь, что нам не следует связываться с мистикой, и что такие вещи вовсе не нужны, то почему ты разбил яйцо у того человека на голове?         Он повернулся ко мне. — Эта особая деталь была нужна не только для пользы больного человека, — сказал он. — Это было нужно и для тебя. Запомни, я знаю, что привлекает их.                 ЭПИЛОГ         Рассудок бессилен в выражении Любви. Любовь одна способна открыть истину Любви и быть Возлюбленным. Путь наших пророков это путь Истины. Если ты хочешь жить, умри в Любви; умри в Любви, если ты хочешь оставаться живым.         Мевлана Джелаледдин Руми         Когда он отказался от мира настолько, что он даже не привязывается к нему ни за счет своего желания, ни в соответствии с побуждениями своей собственной личности, а лишь для того, чтобы исполнять повеления Господа, только тогда он получает приказ говорить с миром и устанавливать контакт с ним, потому что теперь в мире есть для него частица, от которой нельзя отказаться и которая не была создана для кого-то другого.         Абдул Кадир Гилани         Хамид велел мне сесть под оливковым деревом, рядом со старым пересохшим руслом реки, которое вело к морю. Весь день стояла жара, и перед тем, как спуститься на берег, мы провели раннее утро вместе, сидя во дворе. А теперь пришел полдневный бриз, шелестевший сухими листьями и закручивавший бурую пыль в спирали вокруг моих ног. Пели цикады, издавая продолжительные трели, которые заставляли меня вспоминать о холмах над Эфесом. Я мог почувствовать, где море заходило в бухточку в излучине речного дна. Именно там она должна быть сейчас, лежа на солнце со всеми остальными. Хамид и я пришли сюда с берега, чтобы вместе провести время, оставшееся до моего отъезда в Лондон. Мы мало говорили, умиротворенные сухими ленивыми звуками послеполуденного времени. Наконец, он повернулся ко мне. — Есть еще один урок, который я должен преподать тебе, — сказал он. — В некотором роде он важнее, чем все остальные, но если ты еще не знаешь, о чем я собираюсь сказать тебе, ты не сможешь услышать то, что я скажу.         Он резко изменил манеру; он снова стал учителем, а я учеником. — Сядь прямо, — скомандовал он. — Твоя спина должна быть прямой, чтобы энергия могла течь свободно. Без свободного потока энергии твое понимание будет только частичным. Слова сами по себе являются лишь вуалями на истине. Если ты не пробудился, все, что ты сделаешь, это вновь разделишь себя. Понимание не приходит от чувств; понимание приходит от самого себя. Это бьющее через край знание, которое дается нам как акт милосердия, и к нему мы должны готовиться.         Сегодня мы вместе встретимся с Совершенным Человеком, который полюбил Господа настолько безупречно, что атрибуты Господа проливаются через него в мир безо всяких преград. До этого времени в наших разговорах и практиках мы занимались только работой, необходимой для того, чтобы приготовиться к путешествию. Сегодня ты испытаешь вкус самой работы.         Будь очень спокоен, твоя спина должна быть прямой, а дыхание расслабленным. Выбери в пространстве вокруг тебя воздух самого лучшего качества. Вдохни его глубоко, задержи на мгновение, а затем дай ему засиять из центра как свет. А теперь закрой глаза, и уведи свои чувства из внешнего мира...         Инициация, которую ты должен пройти, опасна. На дороге масса ловушек, поэтому ты должен верить мне абсолютно. Если ты не будешь верить, если ты утратишь отвагу, то я не смогу помочь тебе, и мы оба не сможем достичь нашей цели. Чрезвычайно важно, чтобы ты слушал то, что я говорю, и немедленно выполнял мои команды. Не раздумывай и не испытывай сомнений; и помни — нужно верить!         Сколько раз он повторял мне это? Однажды я подумал, что знаю, что такое вера, но когда начались испытания, я узнавал значение неудачи, неудачи в вере, снова и снова. Так много нужно отбросить, и так много нужно отваги, чтобы верить абсолютно... — Я хочу, чтобы ты представил, что ты идешь по тропинке в долине; перед тобой находится гора. На вершине, сидя перед пещерой, тебя ожидает Совершенный Человек. Ты поднимаешься по тропинке, каждым шагом ощущая землю под своими ногами. Земля теплая; сними свою обувь, чтобы тебе было легче ощутить. Обрати внимание на высокую траву по бокам тропинки... ты видишь бабочек, пьющих нектар с диких цветов? Ты слышишь насекомых? Наблюдай внимательно — что ты замечаешь, пока идешь? Теперь тропинка начинает взбираться на гору. Подъем крутой, и ты должен оставить долину позади тебя и начать подниматься.         Я заметил, что все изменилось, когда я ушел из долины. Ощущения стали совершенно иными. Вокруг меня сосны стремились к небу, стараясь добраться до света. В лесу было темно, солнце не просвечивало сквозь ветви деревьев. Шум ветра в ветвях был единственным звуком. На мгновение меня охватил страх, но потом я опять услышал голос Хамида. — Продолжай идти — у тебя длинный путь впереди. Теперь не оборачивайся назад,         Я понимался по тропинке. Немного погодя я услышал шум воды слева от себя. Повернув в этом направлении, я вышел к нескольким водопадам, которые каскадом стекали с огромных серых камней. Внизу образовывался глубокий водоворот, крутящаяся спираль, затягивавшая все внутрь себя, а затем выбрасывавшая воду сверкающими потоками, которые неслись по камням во все стороны, образуя новые водовороты. Я присел и немного отдохнул, наблюдая и слушая. Неожиданно я понял, что вода живая! Каждый пузырек в пене, лопаясь, освобождал тонкую форму, каждая струя и каждый водоворот кричали мне: «Посмотри, ты видишь, кто я? Ты слышишь мои голоса?» Я видел, что вода наблюдает за мной. Не я смотрел на нее, а скорее, я понял, что она может видеть меня, я узнал, чем она была и что говорила. Я подумал, как же я мог прожить жизнь, глядя на стихии, и никогда не позволяя им увидеть себя, никогда не переворачивая пространство. Хамид начал говорить снова: — Будь осторожен. То, что ты видишь, может увести тебя с пути, поскольку ее воля хочет вобрать тебя в себя. Ты видел, поэтому ты можешь понять и со временем приобрести власть над определенными аспектами энергии. И это все. А теперь глубоко вдохни; почувствуй себя очищенным стихией воды. Дай ей промыть все, и давай отправляться дальше.         На какое-то мгновение мой ум опять вернулся на берег. Звук шумящей воды заставил меня вспомнить о прибое на берету. Теперь она, возможно, лежит там, со своими друзьями, ее кожа стала такого же цвета, как и песок. Или, может быть, она плавает далеко за камнями.         Я поднялся с места, где я сидел, и пошел дальше. Воздух становился прозрачнее, и я мог видеть пятна солнечного света на тропинке и кое-где под деревьями. Деревьев становилось меньше; скоро я выйду из леса на гору. — Хорошо. Ты увидел солнце сквозь деревья и его отражение в воде. Теперь я хочу, чтобы ты почувствовал солнце на твоей груди, когда последние деревья останутся у тебя за спиной. Почувствуй солнце, как будто в первый раз в жизни — или в последний. Такое солнце бывает рано утром, и оно согревает каждую твою частичку, распространяясь от центра твоей груди, по венам, к рукам и ногам, а затем по спине и к голове так, что твое тело оказывается полностью согретым. Это стихия огня, которая выжигает весь мусор, оставляя лишь чистый свет. Почувствуй, как тебя очищает огонь солнца.         Когда я расслабился в тепле солнечных лучей, я понял, что они тоже имеют сознание и голос, который можно услышать. Он отличался от голосов земли и воды, но он тоже говорил со мной и вел меня к себе. Почти сразу же я услышал звуки, зовущие голоса: «Зачем идти дальше? Что ты еще хочешь кроме этого Мы снова станем одним целым».         Я почувствовал, что все мое тело начало гореть, и во мне стало подниматься неведомое до этих пор желание, как будто пробудилась какая-то великая сила и теперь затягивает меня внутрь себя. Я почувствовал, как Хамид дергает меня за рукав: «Проснись! Пойдем. Ты пришел не за этим. Тебе были показаны эти три стихии, чтобы ты мог узнавать их и приобрести власть над этими аспектами природного мира и себя. Теперь возьми меня за руку, потому что нам надо идти дальше».         Мы пошли вместе. Даже на расстоянии голоса взывали ко мне, но их притяжение становилось все меньше, и сознание начало возвращаться ко мне.          «Мы подходим к последней стихии, стихии воздуха. Ты должен быть очень осторожен, поскольку это самая мощная из стихий. В древних культурах ее силу часто почитали как божество, со своими законами и инициаци-ями. Сейчас ты пройдешь испытание, но я буду рядом. Не забывай верить, и все будет хорошо.         А теперь вообрази, что ты орел, сидящий на скале. Иди, подойди к ней. Позволь всем своим конечностям стать свободными, как у орла, расправляющего свои перья в утреннем воздухе. Немного подними свои руки, чтобы ты смог почувствовать ветер между руками и телом, и немного расставь свои ноги. Вдохни воздух. Дыши так, как ты еще никогда не дышал. Дай, чтобы тебя вдохнули! Позволь ветру вдохнуть тебя! Почувствуй, как ветер гуляет в твоем теле, между мускулами и связками, по венам, между каждым атомом...»         Я расслабился и попытался представить, что значит быть орлом на скале. Я ощутил присутствие силы — возможно, я мог парить на ветру! Я почувствовал, как ветер проходит сквозь меня, отделяя атомы от молекул, проходит по мышцам и связкам. Я уже больше не дышал, вдыхали меня! В то же время я ощутил волну головокружения и понял, что какая-то сила старается оторвать меня от скалы. Я пытался не утрачивать бдительности, но я не мог остановиться и начал проваливаться в глубокий сон. Я слышал голос Хами-да с большого расстояния, но его слова уносились звуками ветра, летевшего сквозь меня. Так легко было полететь сейчас, отдаться ветру. Это было прекрасно, так легко. Мне всегда хотелось летать над землей и океанами, парить на восходящих потоках, поднимаясь с ветром все выше и выше. И совсем не нужно было идти дальше...         В это мгновение я вздрогнул от искаженного крика множества голосов одновременно; кто-то тряс меня: «Ты не должен спать сейчас. Ты должен оставаться бдительным. Проснись! Проснись! Ветер пытается оторвать тебя от скалы. Ты пришел так далеко не за тем, чтобы теперь спать. Проснись!»         Собрав все силы, оставшиеся у меня, я пытался проснуться. Ветер все еще шумел сквозь меня, но мало-помалу я начал различать то, что было вокруг меня.          «Верь, держись всем, чем можешь. Покажи этой стихии, что ты узнал ее и когда-нибудь станешь ее повелителем. Тогда ветры станут твоими друзьями».         Я вернулся со скалы на тропинку.          «Теперь ты прошел через стихии; дальше ты пойдешь один. Впереди, над скалой, находится тот, для встречи с которым ты заехал так далеко».         Я почти забыл! Мастер был там, представитель Истины на земле. Но что теперь означала истина? Ничего не могло быть прекраснее, сильнее, чем стихии воздуха и огня, силы воды и земли.          «Иди, иди. Я был там; теперь моя задача приводить других, кто, как и ты, были подготовлены. Иди осознанно и смиренно. Он ждет тебя. Когда ты найдешь его, ты должен сесть в восьми футах перед ним. Я останусь здесь, но когда ты доберешься до него, ты будешь слышать мой голос, дающий тебе наставления. Делай то, что я буду говорить тебе, и не бойся».         Потом он остановился, и я пошел дальше один. Последняя часть подъема была крутая и сложная, и я ощутил страх; но это уже больше не был страх смерти, и даже не страх неудачи, а страх перед тем, что лежит за пределами необыкновенного, за пределами всего времени и пространства.         Я карабкался по скале. Мои ноги соскальзывали, и я помогал себе руками, чтобы поднять свое тело на несколько ярдов вверх. Шум моих ног, скользивших по камням, был единственным звуком. Во рту у меня пересохло. На другой стороне скалы находилась узкая расселина, через которую я должен был пролезть. Я старался осознавать каждым атомом моего существа, потому что я знал, что он был здесь. Держась руками за выступ скалы и прижавшись плечами к другой стороне расселины, я продвигался вперед.         Я ощущал его присутствие. В какое-то мгновение я был слишком испуган, чтобы пройти вперед и посмотреть на него. Но я слышал голос Хамида: «Иди. Делай то, что я говорю. Сядь в восьми футах перед ним. Все в порядке». Я уселся и долгое время не мог поднять глаза. Слезы катились по моему лицу, но не горькие слезы отчаяния, а слезы абсолютной радости и благодарности. Я взглянул перед собой. Мне показалось, что я смотрю на одно лицо, которое было множеством лиц; все кружилось вокруг него, но само лицо оставалось неподвижным. Его улыбка прогнала весь мой страх, и осталось только одно мгновение, в котором было заключено все, что когда-либо было, и все, что могло когда-либо быть.         «Ощути безупречную любовь, которая изливается от Нашего Мастера на тебя, любовь, разбивающую все иллюзии, любовь совершенно безусловную, любовь излечивающую и искупительную. Есть только Мастер и ты, и эта Абсолютная Любовь, проявляющаяся через него, чтобы заполнить каждую твою частичку».         Я почувствовал, как мое сердце открывается при этих словах. Я раньше не знал, что у любви есть звук, но это был звук любви, который, казалось, разбивал меня. Он не был похож ни на один из звуков на земле, но все же он вмещал все звуки. Ничто не могло противостоять его силе; каждая частичка моего существа вибрировала, резонировала вместе со звуком, который разворачивался и раскручивался из центра. Все было звуком, вращающимся и крутящимся, двигавшим планеты по их орбитам, проникающим в каждую молекулу и атом. То, что, по моему мнению, было моей смертью в нем, было затянуто вовнутрь звука и возвращено через него обратно к источнику жизни. Потом я снова услышал голос Хамида: «Не засыпай, что бы ты ни делал. Ты должен быть осознающим как никогда.         Тебе позволили ощутить бесконечное присутствие любви. А теперь ощути свет Господа, льющийся от Мастера в тебя».         Медленно звук очистился, и я начал ощущать сияние чистого света, приходящего от него в меня, проникавшего в мое существо и увеличивавшего интенсивность. Сначала он пришел ко мне как цвета, мириады сверкающих цветов внутри этого одного света, как светлячки около океана. Каждый летел ко мне, врывался в меня, ослепляя. Это было настолько красиво, что я был захвачен этим.          «Не отворачивайся!» — последовала команда. Как только я услышал эти слова, цвета стали еще более яркими, а затем из множества цветов безукоризненный оттенок голубого озарил все вокруг. Это было так, будто он стал инструментом для голубого света, настолько яркого, что он затмил все другие цвета. УШЛО золото солнца, желтые и розовые оттенки рассвета, насыщенные красные, розовато-лиловые и зеленые. Остался только беспредельно голубой.         Я вспомнил слова: «Не отворачивайся», и откуда-то пришла мысль, что если иметь достаточно отваги и быть достаточно подготовленным, чтобы умереть, то из красоты цветов появится чистый белый свет, свет, позволяющий видеть цвета. Я путешествовал в течение долгого времени и теперь чувствовал, что могу принять этот свет. Я не хотел больше ничего.         С того мгновения, когда появилось желание, начали происходить изменения. Сначала голубой начал мерцать серебряными вспышками, которые сверкали невероятным блеском; а потом изнутри самого голубого света полилась ослепительная белизна. Казалось, что она исходит из центра всей жизни. Это был свет, более яркий, чем весь свет, который когда-либо можно было увидеть в этом мире. Я отдался ему, открылся ему, позволил унести из меня последние частицы прошлого, очищая меня до тех пор, пока во мне не осталось ничего от меня.         Голос Хамида дошел до меня издалека: «Для того чтобы что-то появилось в этом мире, необходимо, чтобы Божественная Сила пронизала все завесы, отделяющие нас от реального мира. Позволь этой силе наполнить тебя».         Я был очень спокоен и ожидал, ошеломленный всем тем, что происходило со мной. Потом, вероятно, сначала издалека, я услышал грохот, напоминавший гром в отдаленных горах. Грохот превратился в рев, и я приложил руки к ушам, чтобы уничтожить звук. Но потом я понял, что этот звук также шел изнутри меня и я никак не мог избежать его. Мне больше всего в мире хотелось тишины. Я посмотрел на Мастера, умоляя, но он был совершенно бесстрастен и безмятежен; сила звука просто шла через него. Наступил такой момент, когда мне показалось, что я не смогу выносить его больше, но сквозь рев пришел голос Хамида, твердый и спокойный. «Не бойся, — сказал он. — Немногим дается такая возможность. Ты только должен отдаться силе, которая все возвращает в существо, и останешься невредимым». Я опять раскрылся, позволяя уйти всему сопротивлению. Из звука возникло видение рождающихся миров, появление целых галактических систем, света, кристаллизирующегося в форму, и я услышал голос, говоривший мне: «Знай и понимай. Потому что когда мужчина или женщина совершают истинный акт подчинения, тогда рождается галактическая система, а человеческое существо находит свою истинную Личность, появляется вселенная. А теперь, когда ты видел и видели тебя, ты можешь ощутить покой, которого ты никогда не знал».         Когда видение исчезло, мне показалось, что я видел проблеск совершенства. Для меня стало возможным безоговорочно принять то, что есть, что было и что будет. Все было там. Не было ни начала, ни конца; Создатель и то, что он создал, были едины. Все находится в одном моменте. Все есть Он. В этом заключается секрет предопределения. Ничего никогда не происходило, поскольку все уже здесь.         Всеобъемлющее присутствие излучало покой, который действительно передал мне все понимание, и больше не было разделения. Он и я были едины, и покой, который я получал от Него, был внутри меня, в понимании Единства и Совершенства Господа. Казалось, что уже больше нечего делать. Оставалось только быть.         Долгое время я сидел на горе, глядя на него. В понимании нет времени. Земля вертелась, времена года приходили и уходили, мужчины и женщины рождались и умирали, появлялись миры, которые все проходили через пространство, в котором я сидел. Все мастера, святые и пророки всех времен появлялись на этой сцене, и как только они рассказывали свои истории, их поглощала вечность Бытия. В этом безупречном покое я понял, что все великие учителя выходили из этого присутствия Бытия и шли своей дорогой, как солнца и звезды, зарницы и дожди и нарождающиеся дети. Потом я услышал голос Хамида.         «Пора открывать глаза. Но приготовься тщательно, поскольку то, что ты увидишь, потрясет тебя. Это последнее испытание на данной ступени нашего совместного путешествия — последний барьер, который ты должен преодолеть.         Я хочу, чтобы ты медленно возвращал свое сознание в этот мир. Ты чувствуешь свое тело? Хорошо. Теперь осознай свое дыхание. Слушай биение своего сердца, почувствуй, как течет в жилах кровь. Немного подвигай пальцами. Почувствуй свое тело. Вдохни горный воздух, ощути вкус слюны во рту...»         Неожиданно я оказался в смятении. Я больше не находился в реальном мире, который ощутил, но я, кажется, не был и в том мире, который оставил в долине. Я слышал голос Хамида, но, пребывая в растерянности, я не знал, откуда он доносился. Я подвигал пальцами, сделал глубокий вдох. Я пытался все больше и больше осознать свое тело, сидящее здесь, на склоне горы.          «А теперь очень медленно открой глаза».         Неожиданно я понял, что я был совершенно один. Вокруг не было никого!         Я снова закрыл глаза и попытался понять. Я спал? Где я был? Где был Хамид? Где был Мастер, которого Хамид называл «Совершенным Человеком»? Я был совершенно один, около пещеры на склоне горы.         Не было никого, не было даже камня, на котором он сидел. Передо мной была пещера. За моей спиной расстилалась долина и тропинка, по которой я карабкался, чтобы добраться до этого места. Некоторое время я не осмеливался повернуть голову; я мог только попытаться зрением ощутить, что происходило. — Теперь повернись и посмотри на долину. Ну, давай! Повернись сейчас же. Повернись. Медленно я повернулся назад. — Посмотри на долину. Это твой мир. В долине находятся все те люди, которые ждут, чтобы взобраться эту на гору и узнать Истину. А теперь у тебя есть последнее задание. В качестве акта посвящения себя этому миру ты должен, наконец, подчинить свою собственную жизнь жизни служения.         На горе не было никакого Мастера. Это была игра воображения, и все же это так — до тех пор, пока мы не начнем любить Господа безупречно, мы не сможем узнать любовь. Любовь приходит в жизнь с тобой, когда ты отдаешься Господу настолько, что остается только Он и возможность стать совершенным человеком. Все, что тебе когда-либо нужно было знать, находится здесь, в тебе. Как только ты умираешь для себя, ты вновь рождаешься в вечности, в которой все, что когда-либо было или будет, ждет своего освобождения, чтобы принести жизнь умирающему человечеству. Это ужасающая, но единственно подлинная свобода. Еще раз я огляделся. Вокруг не было никого, никакого движения в пыли тропинки, ни камня, на котором он сидел. Я был один.         Я дышал медленно и тихо, наблюдая за вдохами и выдохами. Моя спина болела в том месте, где я ободрал ее о жесткую кору оливкового дерева. Мои ноги затекли и потеряли всякую чувствительность. Должно быть, я сидел достаточно долго. Сцена изменялась. По долине, вытянувшейся передо мной, шло старое высохшее русло реки, извивавшееся на своем пути к морю. Цикады свистели в оливковой роще, и мне казалось, что в отдалении я могу различить шум прибоя на берегу.         Потом я почувствовал руку на своем плече и взглянул на Хамида. Его глаза были полны любви и доверия. Он улыбнулся. — Пойдем, Решад, — сказал он, — нам надо идти домой. Они будут ждать нас. Рекомендуемая интересная книга: М. Норбеков «Опыт дурака или ключ к прозрению».